Павел Чибряков - Что-то… (сборник)

Была пятница – типа короткий день, но день был наоборот – «удленённый, поскольку у одной сотрудницы, Елены «не очень прекрасной», была «днюха». Тридцатник, юбилей, стало быть.

В самом большом офисе сдвинули и накрыли столы, заказали закусон с доставкой, расставили букеты цветов. Только полы лепестками не усыпали. Но это – пока.

Стас позвонил Юле и сказал, что задержится на «бухануть малость». Юля напомнила, что назавтра Иришке обещана прогулка в Парк Чудес, так что велела «не нажираться». Но Стасу и не хотелось нажираться. Смешно, но он стеснялся дочь. Да и радости особой он от опьянения не получал.

Когда почти все собрались за столами, вошёл Геннадий, неся в каждой руке по двухлитровой банке солений. Причём держал он их за бока, и в его лапах они казались стаканами. Поставив их на стол, он с улыбкой пробасил:

– Мама у меня классно маринует. Соленья, по большей части.

«Соленья от мамы»! Как умилительно! Какая же мама у такого бугая? Так и вспоминается шекспировский Медведь – ну, который Макбета замочил (как там этого графа звали? ). Родился он здоровым, или…? Да какая на фиг разница?! Лезет в голову чушь всякая!

Выпив четыре рюмки – хорошего, надо признать – коньяка, Стас твёрдо дал понять, что «всё!», и сидел, наблюдая за окружающими, в ожидании времени, «удобного», чтобы свалить.

Занятно проявляется опьянение у женщин «в районе тридцати». В них появляется что-то от тех молоденьких девчонок, которые лет десять-двенадцать назад начали позволять себе реально выпить. Но одновременно с этим и становится видно, какими они будут лет через десять. Наверное, от опьянения мышцы лица расслабляются, и «опускаются» в грядущий возраст.

Напротив Стаса, через стол, сидел Геннадий. Слева от него сидела, уже довольно бухая, Людмила – ярко-рыжая крашенка, – которая так и льнула к здоровенной руке Геннадия. Вообще-то, она давно положила на него глаз, и дай ей волю – положила бы на него всю себя. Но наложиться на вертикально стоящий шкаф – несколько затруднительно. И Геннадий не давал ни малейшего повода надеяться на такую возможность.

Но сегодня он был чертовски галантен с дамами – в том числе и с Людмилой – и она от этого (ну, ещё и от выпитого) просто таяла. В конце концов, она обняла его руку, прижалась к ней щекой, и, видимо, решившись на что-то про себя, умилительно сказала:

– Знаешь, ты хоть и Гена, а совсем не крокодил!

– Слонопотам не может быть крокодилом, – усмехнулся Стас. – Разные виды, знаешь ли.

– Злой ты, Стас! – Людмила пьяно махнуло рукой в его сторону.

– Не то слово, Людок, – тихо ответил Стас, – не то слово.

– Не называй меня Людок! – влажно вспылила Людмила. – Ненавижу эту форму!

– Если бы ты себя сейчас видела, ты бы поняла, что только это к тебе на данный момент и подходит – спокойно сказал Стас.

– Гад! – выпалила Людмила, швырнув в него мятую салфетку. Не долетев, салфетка упала в тарелку с остатками какой-то закуски.

Через полчаса Стас попрощался с именинницей и пошёл домой. На выходе из здания его догнал Геннадий. Когда они вышли на крыльцо, Стас спросил:

– Что, продолжение банкета не интересует?

Геннадий чуть повёл плечами:

– Не-а. Да и с пьяными мне не нравится общаться.

– А самому упиться – много надо?

– Ну да. Да и не прикалывает меня это дело.

Они не спеша шли по неширокой улице к проспекту, где ходил общественный транспорт. Усмехнувшись, Стас сказал:

– А Людок к тебе неровно дышит. Со всех сторон.

– Не люблю рыжих, – ответил Геннадий. – Да и девушка у меня есть. Мы с ней третий год…

– Надеюсь, она не ростом в метр пятьдесят пять, и вся как Сальма Хайек?

– А что? – улыбнувшись, спросил Геннадий.

– Да просто частенько у таких бугаёв как ты – малюсенькие девушки, которые вам чуть ли не в пуп дышат, с выражением счастья на мордашках. Это меня, почему-то, раздражает.

– Да нет. Валька у меня – за метр восемьдесят, и от Сальмы у неё, разве что, размер груди. Если не больше.

– Нормально, – кивнул Стас

– А ты, значит, маленьких предпочитаешь?

– Ага. Я не из тех коротышек, которым нравятся дылды. Шагать, поспешая, рядом с такой, с горделивой мордой «Гляньте, это всё – моё!».

Геннадий широко улыбнулся:

– Стало быть, жена у тебя как Сальма Хайек?

– Ну, скорее, как Кристина Риччи. В смысле – по размерам.

– Тоже не плохо – усмехнулся Геннадий.

– А кто жалуется?! – чуть повысив голос и пожав плечами, вопросил Стас с улыбкой.

Они вышли на проспект. Как-то уже пустоватый, хотя вечер был ещё не поздний. До остановки надо было пройти почти целый квартал, чем они и занялись. Молчать, что-то, не хотелось, и Стас спросил:

– Ты слышал мнение, что наше время – это очередное Средневековье? Что думаешь?

Геннадий чуть повёл плечами:

– Слышал. Только, по-моему, у людей слишком размытое представление о Средневековье. «Тёмные времена», и всё тут. Негативно абстрактно, плохо, и типа всё с этим ясно. А я вон, недавно, прочёл книгу одного французского медиевиста – «Рождение Европы» называется, – так он там утверждает, что Европа, как она сейчас есть, становилась именно в средневековье. Ну, там, основание университетов, и типа много что ещё. Он, правда, явный фанат того времени. Он, например, утверждает, что никакой эпохи Возрождения не было, что Ренессанс – выдумка девятнадцатого века, а средневековье длилось вплоть до эпохи Просвещения.

– Ну, хоть это он оставил, – усмехнулся Стас. – А Инквизицию он не называл «некоторым преувеличением»?

– Вообще-то, следует признать, писал он о ней не много. Кажется, он про гонения евреев писал больше.

– Ну, это очень по-европейски – политкорретненько так. А из нынешнего средневековья, думаю, ничего путнего не возродится, и не выродится.

– А ты почему заговорил о средневековье?

– Просто я паскудно знаю, что так оно и есть. Априорные знания, знаешь ли, и всякая, типа, трансцендентная фигня. Или просто шизофрения. Несколько мешает жить, честно говоря.

– Сурово. А в чём это проявляется?

– Я, например, знаю, что в этом месяце у нас в городе будет совершенно два убийства, побудительными мотивом которых будет уверенность убийцы в колдовстве жертвы. Спишут на бытовуху, конечно.

– Ну, учитывая, сколько по зобоящику «колдовской» фигни показывают – ничего удивительного.

– Да. Вот только это будет только начало. Ты же видишь, как церковь последнее время задирается на всё и вся. Но за внешними проявлениями всё гораздо хуже. Там – люди.

– Думаешь, начнут жечь? – Геннадий широко улыбнулся.

– Хуже. Сокрытая агрессия – всегда хуже.

Они подошли к остановке и сели на лавку под новым навесом. Немного помолчав, Геннадий сказал:

– А может, всё не так уж…?