Павел Чибряков - Что-то… (сборник)

– Это как?

– Долго объяснять, и незачем.

– Увидев это, – сказал Геннадий, – я как-то сразу подумал о средневековье и вспомнил наш разговор.

Стас кивнул. Он с интересом рассматривал огромный барельеф. Потом вздохнул:

– Внушаеть! Эх, такое бы творение – да на выставку! Да не выйдет.

– Почему? – спросил Геннадий.

– Потому что сейчас всё это рухнет к чертям! Валить отсюда надо. Бегом, вашу мать!

Они выбежали из цеха и перебежали на другую сторону улицы, по пути перехватив трёх пацанов, которые явно намеревались пройти в цех. Пацаны пытались сопротивляться, но двух из них Геннадий просто, без всякого напряжения, оттащил, схватив за куртки. Третьего Стас отволок за руку.

Они успели добежать до противоположного тротуара и пацаны уже начинали возмущённо вопрошать «Вы чего…?», когда цех обрушился, подняв огромные клубы пыли.

Некоторое время они, невольно заворожено, смотрели на результаты обрушения. Потом один из пацанов спросил:

– Это вы сделали?

– Ага, – кивнул Стас. – Поссали, и это были последние капли, подмывшие стены.

Пацаны заулыбались, и, с выражением неверия на лица, пошли прочь, постоянно оглядываясь на новехонькие руины.

– И что теперь? – чуть погодя, спросил Геннадий.

Стас пожал плечами:

– Ждать последствий.

– А мне что делать? – неуверенным тоном спросил парень. – Тоже избавиться от пирсинга?

Стас посмотрел на него. У парня в мочки ушей были врезаны довольно большие кольца (или как они там называются? ), и Стасу даже представлять не хотелось, что будет с ушами, если из них убрать эти штуки.

– Не имеет значения, что ты будешь делать, – сказал Стас. – Ты в любом случае «пойдёшь паровозом» за совершённое. – Вопрос в том – «с вагончиками», или без.

– Вы девчонок имеете в виду?

– Их, дырявых, – кивнул Стас.

– Значит, я умру?

– Тебя убьют.

– Кто?

Стас пожал плечами:

– Не знаю. Кто-то выполнит роль инквизитора.

Не сказав больше ни слова, парень ушёл.

– Сурово ты с ним, – нейтральным тоном произнёс Геннадий.

– И это не имеет значения, – каким-то усталым тоном сказал Стас.

Они немного помолчали. Затем Геннадий сказал:

– Думаю, Олю теперь надо как-то оберегать. Вот только как? Не запрёшь же её навсегда в квартире?!

– Попробуйте, – кивнул Стас. – Хотя, думаю, ей все равно «отольётся». Так или иначе.

– Всё так завязано?

– Знаешь, наша реальность – это как долбаный кринолин семнадцатого века – хрен доберёшься до чего хочется, грязно и ванюче. И особо копаться в нём не рекомендуется. Если где-то «что-то…», то где-нибудь обязательно «как-то…». Во-от.

Геннадий усмехнулся:

– Моя бабушка говаривала: «Во-от – дали ему год. Он отсидел двенадцать месяцев, и вышел досрочно». Никогда не понимал, в чём смысл этой прибаутки. Но всегда улыбало. Невольно. То ли от того, как бабушка это произносила.

– Вот-во-от, – усмехнулся Стас. – Так и с реальностью – не очень понятно, хоть и точно знаешь, и то ли в «лыбу», то ли в… Ладно, я – до дому. Попытайся свояченицу сберечь.

– Кого?! – Геннадий удивлённо приподнял брови.

Стас вздохнул со снисходительной улыбкой:

– Когда женишься на Валентине, её сестра будет тебе свояченицей.

– А, понял! – разулыбался Геннадий. – А я на ней женюсь?

– А куда ты денешься, бугаёк?! – слегка высокомерно хмыкнул Стас. – Ладно, пока. До понедельника.

– Пока, Стас. Спасибо… что отозвался.

Кивнув и нейтрально усмехнувшись, Стас пошёл к трамвайной остановке на соседней улице.

Через пару недель Геннадий рассказал Стасу, что Ольгу, которая больше недели не выходила из дома, сбила машина и она теперь в больнице, с переломанным левым бедром, сильным ушибом головы, не считая сломанных рёбер. Виновника не могут найти. Вторая девушка попала в психбольницу.

– А того парня действительно убили. Через четыре дня. Из пневматической винтовки застрелили. Угадай, где прошла пуля?

– Через эту фигню в ухе?

– Точно! Попала в шею, в артерию. Истёк кровью.

– Отлилось. Не водичкою.

Скорбные дела. Радостные дела. Просто дела. Это хорошо просто делать. Или когда это делается «где-то там». Про это не знать – легче. Лучше. Хотя, конечно, подленькое устройство этот «кринолин» реальности. С одной стороны, знание, что там под ним находится, может оскорблять (иногда, в обоих смыслах), но когда у нас пропадало желание залезать под юбки? И в кавычках, и без. В конце концов, легче живётся – импотентам и идиотам.

Это был странный случай, в том числе и с медицинской точки зрения, – совершенно здоровый двадцатитрёхлетний человек внезапно онемел. Он просто абсолютно необъяснимым образом потерял способность произносить какие-либо членораздельные звуки. Единственное, что ему удавалось выдавить, в буквальном смысле, из себя – это натужное мычание. Конечно, врачебный интерес к такой странной патологии поначалу был довольно высок и активен; но как любой неудовлетворенный интерес постепенно утихает, теряя новизну, так и исследовательский порыв врачей захирел, столкнувшись с чем-то не поддающимся даже выявлению причин, не говоря уже о лечении. В конце концов было решено, что онемение, пусть даже такое необъяснимое, не угрожает его здоровью и, тем более, жизни, и его оставили в покое, тактично выразив сочувствие. Но если со здоровьем у него действительно было всё в порядке, то вот с жизнью…

Люди привыкли общаться с помощью слов. Это для них слишком естественно, чтобы задумываться о значимости умения говорить. Нормальный человек должен уметь говорить, – по крайней мере, произносить слова – иначе, какой же он нормальный человек. И будь он всех семи пядей во лбу, но человека не способного говорить будут считать каким угодно – умным, милым – но не «нормальным». И с этим ничего нельзя поделать. Никита понял это вскоре после своего странного онемения. Приятельские связи довольно быстро и неотвратимо распались; невозможность элементарно созвониться и пассивное участие в оживлённых дружеских беседах очень быстро привели к естественному отчуждению Никиты из приятельских тусовок. Впрочем, это он воспринял даже с некоторым облегчением – легче знать, что ты где-то не нужен, чем быть там, являясь объектом натужного внимания в память о былых временах. Трудно общаться с людьми, которые знают, какой ты «был нормальный», а сейчас… Ты становишься для них чуждым, и происходит вполне естественное отторжение. Но если от этого можно даже вздохнуть с облегчением, пусть и с лёгкой досадой, то крушения эмоциональных, чувственных, любовных взаимоотношений можно просто задохнуться от невозможности выразить свои переживания даже невнятным криком.