Валерий Михайлов - Комедианты

Они остановились возле небольшой закусочной рядом с заправкой, где обычно обедали водители грузовиков. Моргана вышла из машины и уверенной походкой вошла в кафе. Сопровождение осталось сидеть в машинах. Осмотревшись, она направилась к человеку неопределённого возраста. Он пил сок и ел мороженое. Казалось, ничего, кроме этого, его не интересовало.

– Говори, – сказал он Моргане, когда она села к нему за столик.

– Они хотят пересдачу.

– Сколько карт?

– Все.

– Насколько это необходимо?

– После того как совет принял неправильное решение, эксперимент попытается исключить негативное влияние.

– Другими словами, если не мы…

– Именно.

– Что мы получаем, соглашаясь на предложение?

– Это своего рода демонстрация лояльности по отношению к эксперименту.

– Тогда в чём дело?

– Если его не остановить при открытии врат…

– Пусть это тебя не волнует.

– Значит, я созываю совет.

– Созывай.

Моргана встала из-за стола и вернулась в машину. Закурив ещё одну папиросу, она почувствовала себя бесконечно усталой, как после долгого тяжёлого дня. Пожалуй, этот разговор стоил ей слишком много сил. Благо, теперь можно было вернуться домой и открыть бутылку любимого вина.

– На пол! Суки! Лицом вниз! – рявкнул Дюльсендорф, врываясь с отрядом головорезов в комнату для совещаний. Головорезы были в камуфляже и масках, а в руках у каждого был автомат. Один лишь Дюльсендорф был вооружён пистолетом. Несколько секунд, и головорезы профессионально уложили господ членов совета на пол вокруг стола, каждого у своего места.

– Всегда мечтал это сделать, – сказал Дюльсендорф, садясь за стол, – господа члены совета, прошу к столу.

Вооружённые люди не церемонясь водрузили членов совета в их кресла.

– Дело в том, господа, что мне нужно четыре добровольца, четверо желающих героически послужить делу эксперимента. Добровольцы есть? Нет? Я так и думал. Хорошо. Тогда сыграем в одну замечательную игру. Пусть эксперимент сам выберет себе достойных. Никто не против? Игра будет очень простой. Вас здесь 15 человек. Троих нет, и они автоматически переходят в категорию проигравших. У меня есть кости. Две штуки. Я кидаю. Выпадает число от двух до двенадцати. Начинаю считать с себя и далее по кругу. На кого выпадает число, тот выбывает. Дальше продолжаем счёт уже со следующего. Всем понятно? Тогда начали.

Члены совета, обалдевшие от происходящего, сидели неподвижно, не решаясь даже вытирать кровь, которая у многих текла из разбитых носов или сочилась из рассечённых губ. До выбитых зубов дело не дошло.

Дюльсендорф кинул кости.

– Шесть три. Считаем. Раз, два, три… – он медленно считал, водя стволом пистолета, – девять.

Точный выстрел в голову, и жертва, интеллигентного вида представительный мужчина, рухнул на пол, оставив аляповатый кровавый след на стене.

– Как вы смеете! – завопила некрасивая бабища в слишком ярком для её возраста и форм костюме.

– Джек-пот!

Выстрел заставил её замолчать.

– Ещё есть желающие заняться конструктивной критикой?

Ответом была абсолютная тишина.

– Тогда продолжим. – Он снова кинул кости.

Примерно через четверть часа люди в масках увозили четверых счастливцев в неизвестном направлении, а Дюльсендорф с Редактором мчались по улицам города в поисках тех, кто избежал этой жуткой игры.

– Давно мечтал это сделать, – сказал Дюльсендорф, которого игра привела в состояние восторженного возбуждения.

– Ты маньяк.

– А ты скучный. Где поэзия? Где творчество? Что, по-твоему, отличает художника от ремесленника?

Развить эту мысль ему не дал телефонный звонок.

– Слушаю… Да… Хорошо… – И уже Редактору, который вёл машину: – Знаешь парикмахерскую на углу Советской и Люксембург?

– Понял.

Редактор прибавил газу.

– Притормози здесь, – сказал Дюльсендорф, когда они проезжали мимо базарчика.

– Зачем?

– Скотч.

– Что ты задумал?

– Творчество, мой друг, настоящее творчество.

Парикмахерская. Не так давно это была однокомнатная квартира на первом этаже пятиэтажной «хрущёвки», расположенной, правда, практически в центре города. Небольшой ремонт, отдельный вход, и квартира превратилась в достаточно дорогой по городским меркам салон, которым заправляла молодая и настолько же некрасивая, насколько и предприимчивая хозяйка. Цветиков, любящий раз и навсегда установленный порядок вещей, регулярно посещал это заведение. Барышня закончила стрижку и готовилась перейти к бритью. Работала она исключительно настоящей опасной бритвой, презирая всей душой специальные, с использованием лезвий, бритвы, и работала, надо сказать, виртуозно. Настолько это всегда было мягкое, чистое бритьё без единого пореза, что Цветиков каждый раз удивлялся результату как маленький.

Выстрел прогремел над самым ухом Цветикова, и парикмахерша рухнула мешком на пол. Он даже не успел ничего сообразить, когда Дюльсендорф и Редактор, предварительно двинув с хрустом по распаренному лицу, примотали его скотчем к креслу.

– Привет, Цветиков, – весело сказал Дюльсендорф, разворачивая кресло на 180 градусов, спиной к зеркалу, – манкируешь обязанностями члена совета?

– На то была причина, Карл.

– Теперь это уже неважно. Извини, я, кажется, помешал тебе побриться. Сейчас мы это исправим.

Он взял из рук мёртвой девушки бритву.

– Но, Карл!

– Помолчи! Я ведь могу и порезать.

Он густо намылил заранее приготовленной пеной лицо Цветикова и принялся аккуратно его брить.

– Извини, я, кажется, увлёкся. Но без бороды тебе всё же лучше. Вообще-то, мой друг, – он избегал обращаться к Цветикову по имени, – о мёртвых плохо не говорят, но подстригли тебя ужасно. Придётся исправлять.

– Карл, что ты задумал? – прошептал весь белый Цветиков.

– Ничего особенного. Хочу тебя подстричь.

– Не надо, Карл, мы же друзья.

– Друзья? Не смеши. Нельзя смешить человека с бритвой.

– Прошу тебя, Карл.

– По-моему, ты слишком много говоришь. Заклей ему рот, – последняя фраза была сказана Редактору, который молча наблюдал за происходящим.

Он так же молча оторвал кусок скотча и заклеил рот Цветикову, который теперь продолжал мычать на разные голоса.

– Во дает! Ему надо было в певцы идти, а не в экспериментаторы! – воскликнул Дюльсендорф. Затем он включил машинку для стрижки волос и аккуратно обстриг Цветикова.

– Уже лучше, – сказал он, отходя немного назад, – сейчас побреем, и будешь как новенький.

Цветиков что-то промычал в ответ.

– Ничего. Потерпишь.

Дюльсендорф намылил ему голову и также аккуратно, ни разу не порезав, побрил.

– Отлично, – сказал он, вновь отходя немного назад, – вот только чего-то не хватает. Или наоборот… Я понял! Уши! Тебе, старина, мешают уши. Сейчас исправим.