Валерий Михайлов - Комедианты

Ганс и Генрих, словно дети, играющие в кукол, усадили крепко привязанных к стульям пленных за стол.

– Правила игры, если кто не в курсе, проще простого, – принялся объяснять Ганс, – на кого укажет горлышко бутылки, тот и квач. Вопросы есть?

Вопросов не было. Тогда Ганс манерно кивнул Генриху (они всё делали немного рисуясь, что должно было наводить на подопечных ещё большую тоску), и тот крутанул бутылку.

Бутылка остановилась напротив типа с разбитым лицом.

– Итак, всё тот же вопрос нашей викторины. Что скажете?

Тип витиевато выругался.

– Ну да! Ты и так умеешь! Готов, значит, ради неё в огонь и воду? И побоев ты не боишься? Ладно, проверим.

– Сожгите этого мудака, – приказал Каменев.

– Где тут у вас бензин? – спросил всё у того же мужика Ганс.

Пленные сидели за столом совершенно белые.

– Нет, Ганс, бензин не пойдёт. Мы тут не самосожжение протеста готовим. Нам не надо, чтобы он слишком быстро… Облей его маслом. Одну голову и подожги. Только рот залепи.

– Что тут у них?

– Да вот, ведро с отработкой.

Среди инструментов Генрих нашёл кисточку и отдал её Гансу.

– Приступим.

Ганс нарочито медленно пропитал волосы мужика маслом, затем прикурил сигарету от зажигалки и только после этого поднёс пламя к голове жертвы. Волосы, пропитанные маслом, затрещали и вспыхнули. Пахнуло палёной шерстью, горелым маслом и ещё чем-то жутко неприятным, как в подъезде, когда соседи готовят еду.

Меня буквально вывернуло наизнанку.

– Пойди умойся, – распорядился Каменев, – вода в багажнике.

На свежем воздухе меня стошнило ещё раз. На этот раз желудок давал пустые спазмы, вызывающие почему-то боль во всём теле. Глаза слезились, а в носу неприятно щекотали остатки еды. Зато запах блевотины стал своего рода панацеей от той, казалось, навсегда въевшейся в меня вони сжигаемого заживо человека.

Умывшись, отсморкавшись и тщательно прополоскав горло и рот, я сел на землю возле машины, предварительно подстелив под себя какую-то картонку.

Было промозгло и сыро. Накрапывал мелкий, отвратительный дождь, но в тот момент это было даже здорово.

А в ушах продолжал стоять треск горящих волос и жуткий, ни на что не похожий человеческий крик.

Следующей остановкой был небольшой, но уютный бар на первом этаже частного дома. Скорее даже не бар, а что-то вроде частного клуба. Тихое, уютное заведение, которое мгновенно обросло постоянными клиентами, да так, что все места, а мест было столов шесть, постоянно были заказанными, по крайней мере, так объясняли тем, кто пытался случайно забрести туда на огонёк. Бар был ночным и закрывался в пять утра.

Ганс посмотрел на часы.

– Сколько? – спросил Каменев.

– Половина пятого.

– Уже скоро.

Несмотря на время, спать не хотелось. После экскурса в гараж я пребывал в состоянии легкого анабиоза, которое меня всегда спасало от нервных перегрузок. Защитный предохранитель вновь сработал, и я был совершенно апатичным, словно вместе с содержимым желудка из меня вылилось и содержимое души. Есть тоже совсем не хотелось. Ничего не хотелось.

– Один неверный шаг, и они сделают с тобой нечто подобное! – прокричал в моё бледное, полуобморочное лицо Каменев, когда они вышли из гаража.

Эта фраза постоянно вертелась в голове, словно повторяющийся обрывок песни на заигранной пластинке.

Наконец, последние посетители покинули бар.

– Пора, что ли?

– Пошли.

Все, кроме меня (у меня оружия не было), дружно, словно на военном параде, передёрнули затворы маленьких автоматов с большими глушителями на стволах. Мы вышли из машины и быстрым шагом направились к входной двери. Холодный мокрый ветер вяло ударил в лицо, и я тут же вспомнил «Хромую судьбу» Стругацких. Эпизод, когда мокрый ветер точно так же надавал пощёчин людям, пришедшим за своими детьми.

– Ненавижу эту страну! – с чувством сказал я.

– Что это с ним? – спросил Ганс.

– У него всегда так на погоду, – ответил Каменев.

– А чем тебе погода не погода?

– Холодно.

– Холодно? Ты, брат, настоящих холодов не видел.

– И не хочу.

– Мы закрываемся, – только и успел сказать рослый детина, работающий официантом, вышибалой и охранником в одном лице. Сколько ему платили? Короткая очередь в живот сложила его пополам.

Следующим оказался Слон – так все звали хозяина этого бара. Гнусный, надо сказать, тип.

– Девчонку! Не упустите девчонку! Её надо брать живой! – распорядился Каменев.

Но она ушла. В потаённой комнате, достаточно уютной, чтобы чувствовать себя комфортно, на небольшом столике дымился кофе. Его только начали пить. Рядом, в пепельнице, тлела недавно прикуренная сигарета. Трудно было не догадаться, что она ушла буквально у нас из-под носа.

– Дверь! Ищите вторую дверь! – зло приказал Каменев.

Мы начали лихорадочно срывать всё со стен и двигать мебель: Диван, стол, небольшой шкаф.

Ход оказался за шкафом. Небольшая нора, в которую надо было пролазить на четвереньках.

– Пошли!

Мы пулей выскочили из бара и…

Небольшой серый автомобиль промчался на бешеной скорости по улице.

– Моргана! – сказал с чувством Каменев, словно выругался. – Чёрт!

– Может, стоит наведаться? – поинтересовался Ганс.

– Не получится. Она сейчас под охраной эксперимента. Уходим.

Проехав всего несколько кварталов от бара, Каменев высадил ребят, и они скрылись в нависшем густом утреннем тумане.

– Теперь ты понял, в какую игру вляпался? – спросил он меня, когда мы остались в машине вдвоём.

Я кивнул.

– Помни об этом. Иначе…

Мне не надо было объяснять, что может случиться иначе, и он это понял.

Дома он, не раздеваясь, вошёл в комнату и достал из бара бутылку водки и две стопки.

– Давай. За одного очень хорошего человека. Не чокаясь.

Мы выпили, и по его виду я понял, что лучше вопросов не задавать. К тому же водка, положенная на бессонную ночь, требовала своё.

– Да тише ты! – зашипел на меня Каменев.

– Тише, тише… нихрена же не видно. Что я тебе, мышь летучая?

– А тебе незачем смотреть. Ты чувствуй. Чувствуй и иди. Глаза можешь вообще закрыть.

– Ага. Перекрывая какой-нибудь канал восприятия, мы тем самым заставляем работать другие в более интенсивном режиме.

– Поначитался… – пробурчал Каменев.

Но глаза я закрывать не стал. Всё равно даже в кромешной тьме с закрытыми глазами начинаешь чувствовать себя неполноценным. К тому же усиливать другие чувства мне не хотелось. Не находили мои чувства ничего здесь хорошего. Один запах чего стоил. Пахло канализацией, затхлостью, сырой землёй, гниющей картошкой, прелыми тряпками и ещё бог знает чем столь же приятным. Под ногами было скользко, а иногда вообще хлюпало. Руки, а я шёл, обшаривая темноту руками, то и дело натыкались на мокрые, скользкие от какого-то отвратительного налёта стены. Хорошо хоть потолок, или как эта дрянь называется у спелеологов, был достаточно высоким, чтобы можно было идти в рост. Правда, с потолка капало нечто мерзкое и холодное.