Валерий Михайлов - Комедианты

– А ты читаешь Толстого? – удивленно спросил Первый Могильщик.

– Я?! – Он посмотрел на того как на идиота.

Разговор прервал звонок в дверь.

– Привет.

На пороге стояла молодая женщина в хорошем костюме и дорогих туфлях. Короткие светлые волосы, красивое лицо.

– Привет.

Повинуясь инстинкту или интуиции, я обнял её и поцеловал в губы совсем не по-дружески.

– Ты откуда?

– Из парикмахерской. Маникюр с педикюром. Ты небритый. Фу. Чего не побрился?

– Не брилось. Хочешь – побреюсь сейчас.

– Брейся.

Я зажёг колонку и поплёлся в ванную. Бриться я ненавижу, и только ради прекрасной дамы…

– Дай сюда. – Она отобрала у меня станок. – А то порежешься как всегда.

Она тщательно умыла меня горячей водой, намазала пеной и приступила к бритью. Получалось, надо сказать, у неё замечательно.

– Всё. Можешь умываться.

Лицо немного пощипывало.

– Вот теперь с тобой можно и целоваться.

– Пойдём в спальню.

– А они?

– А они подождут. К тому же им есть, чем заняться.

Это была сытая нежная любовь, медленная, неторопливая, без бурной страсти и резких движений, без слов и дурацких стонов, без суеты. Мы занимались любовью так, как наслаждаются прекрасным десертом после идеального, сытного обеда или ужина.

Мы остановились возле постели и около минуты просто смотрели друг другу в глаза. Затем медленно, нарочито медленно обнялись и…

Я целовал её лицо, её глаза, щёки, волосы, шею, губы. Я целовал, едва касаясь её губами. Именно так ей нравится больше всего. Её зрачки реагировали на каждое прикосновение. Они то сужались, то расширялись, словно меха, раздувающие пламя, что превращает женщин в богинь. Наши руки…

Моя рубашка и её кофточка оказались на полу одновременно. Меня словно бы ударило током, когда наши тела соприкоснулись без посредника-одежды, мешающего наслаждаться общением плоти. Мы крепко прижимались друг к другу, наращивая страсть долгими поцелуями, превратившимися в один затяжной поцелуй…

Я расстегнул юбку и, опустившись на колени, стал снимать её и колготки до колен, до её красивых коленок, после чего она села на край кровати и протянула мне ноги, чтобы я смог довести до конца процесс раздевания. Я сел возле неё на пол, взял в руки её миниатюрную, красивую ножку. Я нагнулся к её ступне и начал медленно целовать щиколотку, подошву, пальчики, пятку. Я ласкал её ноги одновременно и по очереди, а она лежала, откинувшись на спину, и иногда тихонько постанывала от удовольствия. Затем я начал подниматься все выше и выше, одновременно стянув ногами штаны вместе с трусами. Добравшись до колен, я прервался, чтобы снять с неё трусики, которые она у меня тут же забрала и спрятала под подушку.

Её святая святых. Я буквально впился в неё губами, как вампир впивается в прокушенное горло жертвы. Я ласкал ртом её губы, клитор, лобок…

– Иди ко мне, – приказала она, затем вытерла мне губы своими трусиками.

– Помоги.

Когда всё было на месте, она свела ноги…

– У тебя был в детстве калейдоскоп? – пытал Второго Могильщика Первый. Они продолжали свой бесконечный спор.

– Был.

– Символическая штуковина. Такая же, как лотос. Только там цветок, растущий из грязи, а здесь… Битое стекло, бумага, несколько зеркал… Фигня. Посмотришь – красиво, начнёшь разбираться, разбирать… Так и тут. Только ты разобрал свою игрушку и теперь режешься об острые кромки. Скоты-политики, гады-менты, сволочи-чиновники, садисты-врачи… всё это острые кромки, позволяющие создавать рисунок. Ты смотришь на них по отдельности, как в детских сказках: злой волк обижает бедного доброго зайчика. А попробуй истреби волков. То-то и оно. И каждая тварь на своём месте. Мы такая же экосистема, где каждый на своём месте делает своё дело, и делает так, чтобы уцелеть, чтобы семью накормить и чтобы кому-то другому не попасться на зуб. А то, что взятки берут, так нам бога молить надо, чтобы брали. Представь себе, что перестанут брать. И что тогда? Что может быть страшнее чиновника, с которым невозможно договориться? А зачем ему с тобой договариваться, если он не берёт? Зачем идти тебе навстречу? Зачем думать, как можно тебе помочь? Инструкция 223322. Кошмар, страшнее, чем у любого Кафки! Ты так хочешь жить?

– Вот и я говорю, что ничего изменить нельзя, что один раз выбранный когда-то путь будет довлеть теперь над человечеством до самого конца.

– Нельзя изменить мир. Можно под него подстроиться. А ещё лучше, подстроиться так, чтобы быть бесполезным, незаметным, ненужным, – вступил я в разговор.

– Правильно, Геныч, врежь ему! – обрадовался Первый могильщик.

– У Джуан-цзы есть история об одном горбуне. Одни его жалели, другие смеялись над ним, а когда началась война, забрали всех, кроме него. А война была такой, что все там погибли. Только он и уцелел. Джуан-цзы любил рассказывать эту историю. Будьте, говорил он, как тот горбун, совершенно бесполезными. Только совершенно бесполезный человек может быть свободным, – продолжил я.

– Это вопрос социальной адаптации. Ты либо способен жить в окружающей действительности, либо нет. Те же, кто не могут приспособиться, – погибают. И если в дикой природе они мрут от голода или попадают к кому-нибудь на обед, то здесь начинаются пьянство, наркотики, суицид. А идиоты-родители пытаются оградить ребёнка от действительности, НИКАКОГО НАСИЛИЯ НА ЭКРАНЕ, а потом это чадо вырастает. Получает путёвку в жизнь, и всё… доза или петля. Или отцовский пистолет, чтобы забрать с собой побольше мудаков-одноклассников или просто случайных прохожих…

– Проводишь меня? – засобиралась Жанна (если кто не понял, так звали мою любимую).

– Может, останешься? – попросил я.

– Ты же знаешь, я люблю ночевать дома.

– Вот так-то… Ты приходишь, я ухожу… – грустно сказал Серёга, тот самый парень, на чьих похоронах материализовался я.

Его смерть… В тот день он проснулся совсем ещё рано. Часов в семь. После пьянки. Сунулся вместо двери в стену, больно ударился головой. «Пиздец мне!», – обречённо сказал он после этого. Затем выкупался, побрился, надел всё новое. Вышел за сигаретами… И всё. Кто-то дал ему по затылку, профессионально, надо сказать, дал или дали, после чего Серёга, не приходя в сознание…

Он тяжело вздохнул. Он вообще был какой-то грустный и несчастный, в затрапезной солдатской майке с растянутыми до такой степени плечиками, что вырез заканчивался на животе. Трико было не лучше. Да и сама поза… то, как он сидел на кровати возле моих ног, вызывало чувство жалости и совсем необоснованное чувство вины.

– И главное… ты никому. Ни слова. Понял? Никому.

БАХ! – услышал я хлопок из другой реальности.

– Ты чего, очумел? – спросил женский голос.