Валерий Михайлов - Комедианты

– Но ведь вечное блаженство – это несколько иная категория…

– А ты знаешь вечность? Или ты познал блаженство?

– Нет, но…

– Твоя философия – это колебание воздуха.

– Как и любая другая, включая вашу.

– Если бы не одно «но». Я не философствую. Я рассказываю о том, что пережил сам, тогда как ты… Поздно уже.

Сказав это, он поднялся на ноги и пошёл в дом. Я последовал за ним.

– Привет! – рядом со мной в кресле (откуда у Сторожа кресло?) сидела замечательная корова и сосала чупа-чупс.

– Привет.

– Давно не виделись.

– А мы разве виделись?

– Да. И неоднократно.

– Не припоминаю.

– Ты прав.

– Относительно чего.

– Твоё «не припоминаю» – чертовски верное замечание. Ты именно не припоминаешь. Человеческий мозг фиксирует всю информацию, которая поступает через органы чувств. Увы, но забыть мы ничего не можем. Это с одной стороны. С другой стороны, если мы будем всё это помнить в обывательском смысле этого слова, у нас перегорят пробки и мы дружно залаем на низколетящие самолёты. Посему матушка природа не поскупилась на некоего цензора, который сортирует информацию, допуская до нашего осознания лишь маленькую толику того, что хранится в кладовых мозга.

– Ты говоришь о коровах или о людях?

– Я не корова. Я часть того самого, что ты никогда не осознаёшь.

– Но сейчас же я тебя осознаю.

– Не совсем так. Сейчас ты подключён к дополнительному ресурсу.

– Контакт с иными цивилизациями?

– С той стороной.

– Так ты…

– Я с дипломатической миссией, так что вставай и пошли.

– Куда?

– Пойдём.

Мы вышли из избушки и…

Куда ни глянь, всюду были пеньки. Ни веток, ни листьев…

– Смотри внимательно.

Действительно. Одно дерево все ещё росло. Это было кривое, словно скрученная артритом конечность, создание, растущее среди камней.

– Это любимое дерево Джуан-цзы, – пояснила корова.

– Он ловил под ним бабочек? – спросил я.

– Нет, но он всегда рассказывал ученикам историю о том, как в лесу вырубили все деревья, и только одно, самое кривое, растущее в малодоступном месте продолжало стоять. Смотрите, – говорил он ученикам, – это дерево выжило только потому, что оно никому не нужно. Станьте бесполезными, и только в этом случае вы обретёте свободу.

– Да, но я хочу чего-то другого.

– Чего?

– Мне нужны покой и беззаботность.

– Увы. Тебя угораздило стать ключом. С одной стороны, это, конечно, почётно. С другой, ты как выставочный экземпляр на презентации презервативов. С каким бы почётом к тебе ни относились, тебя наденут именно на то, затем засунут именно туда, а после этого снимут и выкинут.

– По-моему, это уже было.

– Тебя уже надевали на…

– Разговор о презервативах.

– Ну да, конечно же, Моргана…

Корова располагающе улыбнулась.

– Ты знаешь Моргану?

– Ты знаешь Моргану. А я – часть твоего подсознания. Ты забыл? Ладно, ещё увидимся. Не скучай.

– Ну и как она тебе? – спросил меня Сторож за утренним чаем.

– Кто?

– Корова.

– Откуда вы… – У меня перехватило дыхание.

– Не волнуйся. Чужие сны да и мысли я читать, к счастью, не умею. У тебя лицо сегодня особенное. Такие лица бывают только после общения с ней.

– Вот скотина! А мне она сказала, что часть моего подсознания.

– Возможно, так и есть. Зачем ей врать?

– Но ведь вы её тоже знаете.

– Ну и что?

– Разве это не говорит…

– Это ни о чём ещё не говорит. К тому же людям свойственно похожим образом представлять себе информацию. У нас даже сны примерно у всех одинаковые.

– Это потому что реальность вокруг у всех одинаковая.

– Я не об этом. Я о значении символов, которое у многих людей совпадает. Иначе не было бы трактователей снов.

– А что вы о ней думаете?

– Не знаю. Я о ней не думаю.

– Но ведь к вам она тоже приходила.

– Ну и что.

– Ну и что?!

– Ты же не удивляешься тому, что деревья не только высасывают из земли воду, но и поднимают её на такую высоту.

– Сравнили хрен с пальцем.

– Тебе привычны деревья, мне – корова и вечный огонь. Но ни ты, ни я понятия не имеем о том, что это такое и почему так работает.

– Если так рассуждать, то мы вообще ни о чём не имеем понятия.

– Поэтому меньше умничай и больше живи. То, что говорит корова… Это как спички. Можно обогреться, приготовить еду, прикурить сигарету, поковыряться в зубах… Да мало ли. А можно и хату спалить.

– Но ей самой зачем всё это?

– А зачем это всем им?

– Кому?

– Всем. Зачем вообще всё это?

– Не знаю.

– И я не знаю.

– Вы так обрываете, словно закрываете тему.

– Признание собственного незнания, во-первых, позволяет избавить себя и других от ненужного трёпа, а во-вторых, приоткрывает глаза на мир.

– Только приоткрывает?

– Отношение к миру как к данности – это необходимое, но далеко ещё не достаточное условие.

Под вечер появились мои похитители: Гриша и Семён. Нормальные, в принципе, ребята. Гриша – высокий, атлетически сложенный мужчина лет двадцати пяти, с добрейшим лицом. Большой домашний сенбернар, да и только. Семён тоже высокий, но худой и жилистый. «Верста смеха», – представил его Гриша.

– Собирайся, – сказал мне Гриша, несмотря на то, что мне нечего было собирать, – пришло время кое-кого навестить.

– Кого? – спросил я, не ожидая, что мне ответят, но мои похитители дали мне более чем исчерпывающую информацию о Юрии Тимофеевиче – так звали человека, ради встречи с которым мы и проделали весь этот путь.

Юрий Тимофеевич был зажиточным крестьянином. Большой кирпичный дом, «УАЗик», полгектара огород, в котором, как рабы на плантации, трудилось его многочисленное семейство. При советской власти работал он в колхозе «не пришей рукавом». Тащил с колхоза всё, что было можно. Этим и жил. Держал корову, коз, свиней, птиц. Благо, советской власти как таковой в колхозе не было – жить было можно. Когда, как и почему он стал параязычником (его собственный термин), не знал никто. Был он мужик с виду открытый, весь на виду, но за словами следил, так что открытость его была особым видом скрытности. Но как ни скрытничал Юрий Тимофеевич, заговорили о нём сельчане. То корова у него вдруг чудесно выздоровеет, то кто-то из детей руку сломает, а через неделю опять бегает как ни в чём не бывало. Стали к нему обращаться за помощью. Превратился он в местного шамана. Ходили к нему по каждому поводу, но и не обижали. С пустыми руками не обращался никто. Появились единомышленники, а потом и вся деревня переметнулась в параязычество.

Добрались мы к нему уже за полночь. От дома Сторожа до лифта – правильного из камней круга несколько метров в диаметре – было, наверно, минут двадцать ходьбы днём. Ночью же добирались мы больше часа. Никогда больше я не встречал таких ночей – абсолютная тьма: ни луны, ни звёзд, ни огней… Шли, как большая «голубая» семья, взявшись за руки. Как только ребята ориентировались в этой тьме? Зато лифт был виден издалека. Он светился собственным белесым светом и был похож на кости большого доисторического животного.