Джонатан Келлерман - Голем в Голливуде

Старик пожимает плечами:

– Потом подыщем что-нибудь впору.

Они выходят из леса и бредут по болотистым лугам. Промозглый туман плывет над высоким бурьяном, что лишь щекочет ей коленки. Дабы не замарать балахоны, мужчины шагают, задрав подолы; Исаак Простоволосый натянул воротник рубахи на голову.

Подворья оживляют монотонный пейзаж под унылым облачным небом; наконец путники выходят на слякотную дорогу в навозных кучах.

Ребе негромко утешает. Конечно, Янкель в смятении, говорит он, это естественно. Этакий раскардаш души и тела. Ничего, пройдет. Скоро Янкель будет как новенький. Янкель сошел во исполнение важного долга.

Откуда сошел-то? Видимо, сверху. Но она понятия не имеет, о чем дед бормочет. И не понимает, с какой стати он говорит о ней «он» и какой еще Янкель, откуда взялось это тело и почему оно такое.

Она не знает, откуда пришла, и не может спросить; ничего не может, только подчиняться.

Дорога чуть поднимается в гору и приводит в долину. Там по берегам квелой реки раскинулся спящий город – черный занавес, вышитый огнями.

– Добро пожаловать в Прагу, – говорит ребе.

Первую ночь она стоймя проводит в конуре. Бессловесная, недвижимая, растерянная, уязвленная.

Когда сквозь щели в досках рассвет просовывает сырые пальцы, дверь распахивается. На пороге женщина. Чистое бледное лицо обрамлено платком, в ярко-зеленых глазах плещется удивление.

– Юдль, – выдыхает она.

Юдль?

Какой еще Юдль?

А как же Янкель?

Он-то куда подевался?

Совсем запутали.

– Иди сюда, – манит женщина. – Дай-ка посмотрю на тебя.

Она встает посреди двора, и женщина ее обходит, прищелкивая языком.

– Ну и рванье… Ох, Юдль. Это ж надо, а? О чем ты думал-то?.. Погоди, сейчас вернусь.

Она ждет. Выбора, похоже, нет.

Женщина выносит табурет и кусок бечевки, поддергивает юбки.

– Ну-ка, вытяни руку. Левую.

Она машинально подчиняется.

– Не так, вбок. Вот. Спасибо. Теперь другую…

Женщина бечевкой ее обмеряет, поправляя выбившиеся из-под платка темные волосы.

– Да уж, муженек с тобой не поскупился. Он, конечно, святой, но в облаках витает… Нет бы посоветоваться… Стой прямо. Однако ты меня шибко напугал. Наверное, в этом и смысл… Нет, вы гляньте, чего он налепил! У тебя ж ноги разные.

Я урод. Мерзкое чудище.

– Поди разберись, нарочно он так или в спешке… не знаю. Ну, ходить-то сможешь, я надеюсь.

Преступление. Позорный столб.

– Да уж, подкинули мне работы. Надо ж тебя приодеть. Остальное пока терпит. И нечего тебе торчать в сарае, верно? Конечно, верно, чего тут думать-то. Кстати, меня зовут Перел. Стой здесь, ладно?

Текут часы, солнце уже высоко. Наконец Перел возвращается, через плечо ее переброшена накидка.

– Чего застыл-то? Я же не велела стоять столбом. Ну да ладно, давай-ка примерим.

Дерюжное одеяние торопливо сметано из разноцветных лоскутов.

– Не обижайся, что смогла на скорую руку. Поглядим, может, у Гершома разживемся славным шерстяным отрезом. Он мне всегда скидку делает. Подберем цвет. Что-нибудь темненькое, оно стройнит…

Слышен мужской голос:

– Перел!

– Я здесь.

Во дворе появляется ребе.

Созерцает сцену.

Бледнеет.

– Э-э… я все объясню, Переле…

– Объяснишь, почему у меня в сарае великан?

– Э-э… понимаешь… – Ребе подходит ближе. – Это Янкель.

– Вот как? Он не представился.

– Ну, э-э… да.

Нет .

– Янкель.

У меня другое имя .

– Он сирота, – говорит ребе.

– Неужто?

– Я… то есть Давид встретил его в лесу… и, понимаешь, он вроде немой… – Ребе смолкает. – По-моему, он дурачок.

И вовсе нет.

– Значит, придурковатый сирота, – говорит Перел.

– Да, и я подумал, что ему опасно бродить одному.

Перел разглядывает огромную голову:

– Да уж, в такой кумпол не промахнешься.

– И потом, было бы жестокосердно бросить его. Я должен подавать пример общине.

– Поэтому ты запер его в сарае.

– Не хотел тебя беспокоить, – говорит ребе. – Час был поздний.

– Верно ли я все поняла, Юдль? Давид Ганц, который безвылазно сидит в бет-мидраше [38]и которому мать приносит свежие носки, вдруг ночью забредает в лес, где встречает немого безмозглого великана, почему-то приводит его к тебе, и ты даешь ему кров не в доме, а в сарае.

Пауза.

– Примерно так.

– Но если он немой, как ты узнал его имя?

– Ну… я так его назвал. Может, его иначе зовут…

Вот именно.

– С чего ты взял, что он сирота?

Снова пауза.

– Ты сшила накидку? – спрашивает ребе. – Какая прелесть! Янкель, погляди на себя – ты прямо дворянин.

– Не увиливай, – говорит Перел.

– Дорогая, я хотел сразу все рассказать, но задержался – позвали рассудить одно дело, понимаешь ли, крайне запутанное…

Перел машет красивой рукой:

– Ладно. Все в порядке.

– Правда?

– Только парень не будет жить в сарае. Во-первых, сарай мой и он мне нужен. И потом, это плохо. Это даже не жестокосердие – это бесчеловечность. Я бы собаку там не поселила. А ты хочешь поселить человека?

– Видишь ли, Перел…

– Слушай сюда, Юдль. Внимательно. Ты поселишь живого человека в сарае?

– Нет…

– Конечно, нет. Подумай головой, Юдль. Люди начнут спрашивать. Кто живет в сарае? Никто. Тем паче этакий детина. «Он не человек, коль живет в сарае, – скажут люди. – Разве в сарае живут?» – Перел цокает языком. – К тому же это срам. «Значит, вот как ребе принимает гостей?» Этого я не допущу. Пусть поселится в комнате Бецалеля.

– Э-э… думаешь, там ему будет лучше? А может… то есть я хочу сказать… Янкель, извини, что я говорю о тебе, как будто тебя здесь нет.

Меня иначе зовут.

– Будет помогать по дому, – говорит Перел.

– Вряд ли ему хватит… смекалки.

Хватит.

– Хватит. Видно по глазам. Янкель, ты меня понимаешь, а?

Она кивает.

– Видал? Глазки-то умные. А лишние руки всегда пригодятся. Янкель, будь любезен, натаскай воды. – Перел показывает на колодец в углу двора.

– Переле…

Пока супруги спорят, где ее лучше разместить и что сказать людям, она тупо ковыляет к колодцу. Какое счастье снова ходить! Но радость подпорчена мыслью, что ходит она не по собственной воле. Натаскать воды.

– Дело не в том, что это враки… – говорит Перел.

Натаскать воды. Она вытягивает веревку, подхватывает до краев полное ведро.

– …а в том, что ты не умеешь врать, Юдль.

Опорожняет ведро на землю.

Стой. Погоди. Велено другое.

Натаскать воды. Руки сами опускают ведро в колодец.

– Росток истины пробьется из земли, – возвещает ребе.

– И праведность отразится в небесах, – подхватывает Перел. – Чудненько. Но до тех пор позволь мне объясняться с людьми.

Она выливает второе ведро.