Роберт Стивенсон - Алмаз раджи (сборник)

Обязанности Гарри были необременительны, но он терпеть не мог никакой систематической деятельности. Он не любил пачкать пальцы в чернилах, а очарование леди Венделер и ее туалетов частенько выманивало его из библиотеки в ее будуар. Он умел вести себя с женщинами, со знанием дела говорил о модах и был вполне счастлив, получив возможность критически разобрать оттенок какой-нибудь ленточки или сбегать с поручением к модистке. Очень скоро корреспонденция сэра Томаса пришла в самый плачевный вид, а у леди Венделер появилась еще одна горничная.

Наконец генерал, человек, отнюдь не отличавшийся ангельским терпением, в страшной ярости вскочил со своего кресла и самым недвусмысленным образом дал понять своему секретарю, что больше не нуждается в его услугах. При этом он воспользовался такими средствами, какие вовсе не употребляются между порядочными людьми. Поскольку дверь была, к несчастью, открыта, мистер Хартли вниз головой скатился по лестнице.

На ноги он поднялся весь в синяках и ссадинах, притом глубоко оскорбленный. Жизнь в доме генерала ему нравилась; он находился хотя и в сомнительном положении, но в прекрасном обществе, ровным счетом ничего не делал, превосходно ел, а в присутствии леди Венделер испытывал некое теплое и приятное чувство, которое в глубине души именовал более пылко.

Тотчас после генеральского пинка он бросился в будуар и поведал о своем несчастье.

– Вы отлично знаете, дорогой Гарри, – отвечала леди Венделер, которая звала молодого человека просто по имени, как ребенка или слугу, – что никогда не исполняете того, что требует от вас генерал. Вы можете возразить, что и я поступаю так же. Но ведь это совсем другое дело. Женщина может заслужить прощение за целый год непослушания всего одной ловкой уступкой, да и, кроме того, личный секретарь – отнюдь не жена. Мне будет жаль лишиться вас; но уж если вы не можете остаться в доме, где вам нанесли оскорбление, я желаю вам всего хорошего и обещаю, что генерал жестоко поплатится за свой поступок.

Гарри пал духом; глаза его наполнились слезами, и он с нежным упреком взглянул на леди Венделер.

– Миледи, – сказал он, – зачем говорить об оскорблениях? Плох человек, не умеющий прощать. Но покинуть друзей, лишиться привязанностей…

Он не мог продолжать, так как задохнулся от волнения, а затем расплакался.

Леди Венделер с любопытством посмотрела на него.

«Этот дурачок, – подумала она, – вообразил, что влюблен в меня. Но почему бы ему не перейти от генерала на службу ко мне? Он кроток, расторопен и понимает толк в нарядах, кроме того, это его самого удержит от дурных поступков. Он слишком хорош собой, чтобы оставаться без присмотра».

В тот же вечер она поговорила с генералом, уже жалевшим о своей горячности, и Гарри перешел в подчинение к хозяйке доме.

Теперь жизнь казалась ему раем. Гарри всегда был изысканно одет, в его петлице всегда красовалась свежая гардения, к тому же он с любезностью и тактом умел занять гостей любого ранга. Он гордился службой у прекрасной женщины, и, как особую милость, принимал приказы и распоряжения леди Венделер. Другие мужчины сторонились его и презирали за роль не то горничной, не то модистки. С нравственной точки зрения Гарри ничего дурного в своей жизни не видел. Все порочное он приписывал грубым мужчинам, проводя дни с хрупкой женщиной и занимаясь преимущественно тряпками, он словно спасался от жизненных бурь на очарованном острове.

В одно прекрасное утро он пришел в гостиную и начал прибирать разбросанные на фортепиано ноты. Леди Венделер, сидя в другом конце комнаты, о чем-то с жаром беседовала со своим братом, Чарли Пендрегоном, молодым человеком, изрядно потрепанным беспутной жизнью и к тому же хромавшим на одну ногу. Личный секретарь миледи, на присутствие которого они не обращали внимания, слышал все до последнего слова.

– Сегодня или никогда! – проговорила леди Венделер. – Нечего раздумывать, это должно быть сделано именно сегодня.

– Сегодня так сегодня, – вздохнув, отвечал брат миледи. – Но это шаг ошибочный и опасный, Клара, мы всю жизнь будем в этом раскаиваться.

Леди Венделер пристально и несколько странно взглянула на брата.

– Ты забываешь, – сказала она, – что любому человеку в конце концов предстоит умереть.

– Клянусь честью, Клара, – сокрушенно покачал головой Пендрегон, – такой бессердечной и бездушной негодяйки, как ты, не найти во всей Англии.

– Как вы, мужчины, – воскликнула она, – странно устроены! Вы никогда не понимаете тонких намеков. Вы капризны, вспыльчивы, развратны, неразборчивы в средствах, а между тем, если женщина начинает думать о будущем, вас это тотчас шокирует. Мне этот вздор надоел. Вы даже в простом работяге-поденщике не потерпели бы такой глупости, какой ждете от нас.

– Может, ты и права, – отвечал ее брат, – впрочем, ты всегда была умнее меня. В любом случае, мой девиз тебе известен: «Семья прежде всего».

– Знаю, Чарли, – сказала она, беря его за руку, – девиз твой я знаю лучше, чем ты сам, но его вторая половина – «а Клара важнее семьи». Верно? Ты и в самом деле лучший брат на свете, и я ужасно тебя люблю!

Мистер Пендрегон поднялся, несколько смущенный этим изъявлением родственных чувств.

– Будет лучше, если никто меня здесь не увидит, – сказал он. – Я назубок выучил свою роль и с твоего котеночка глаз не спущу.

– Будь начеку, – ответила она. – Это жалкое существо может все испортить.

Она послала брату воздушный поцелуй, и тот покинул ее будуар по лестнице черного хода.

– Гарри, – сказала леди Венделер, как только они с секретарем остались одни, – я хочу послать вас кое-куда нынче утром. Но поезжайте в кебе – я не желаю, чтобы мой секретарь покрылся веснушками от солнца.

Она произнесла последние слова с горячностью и как бы даже с материнской гордостью, что весьма польстило бедному Гарри. Он тут же заявил, что всегда рад услужить миледи.

– Это станет еще одной нашей с вами тайной, – лукаво продолжала она, – и никто, кроме моего секретаря и меня, не должен знать о ней. Сэр Томас непременно учинил бы скандал, а если б вы только знали, как мне надоели все эти сцены! Ах, Гарри, Гарри, не могли бы вы объяснить мне, почему мужчины так суровы и несправедливы? Впрочем, я знаю, что вы не сможете объяснить – ведь вы единственный человек в мире, не знающий этих позорных страстей. Вы такой хороший и добрый, Гарри; вы способны быть другом женщины, и, знаете, мне кажется, что в сравнении с вами другие выглядят только хуже.

– Нет, это вы слишком добры ко мне, – учтиво перебил Гарри. – Вы относитесь ко мне, как…

– Как мать, – в свою очередь перебила его леди Венделер. – Я стараюсь быть для вас матерью или, – поправила она себя, улыбнувшись, – почти матерью. Боюсь, что я слишком молода, чтобы быть вам настоящей матерью. Тогда скажем, что я ваш друг… близкий друг.