Виктор Точинов - Царь Живых

Так вот, поручик Колычев команду послал – под государеву руку гедеоновцев вернуть. Ну и пожурить маленько…

Тяжко та команда шла, медленно – будары против течения бечевой тянули, с припасами. И с пищалями – для по-журения. Дошли иль нет – неведомо. Но не вернулись.

Что и как там случилось? Не знаю. Знаю лишь, что Гедеон паству учил не одними молитвами Антихриста встречать. Им в петровские рекруты без надобности. У них своя война шла…

Второй Предвестник, кстати, тоже команду посылал. Шаблонно они, Предвестники, мыслили… Полное впечатление, что им в одной и той же Академии одни и те же генералы лекции читали.

Так вот, второй Предвестник тоже команду послал, но хилую – семеро всего активистов.

В колхоз вступайте…

Какой, на хрен, колхоз, война у нас тут, не видите? Две атаки отбили, третью ждем, самую страшную…

Кака така война? С Антихристом? Так-так, мало что подкулачники, еще и мракобесы религиозные… Ну, пеняйте сами.

Чаво, чаво? Ет'то куда вы нас с Кулома, с мерзлоты-то, сошлете-выселите? В землю Ханаанскую, к рекам млечным?

Ну, слово за слово – и та команда не вернулась.

Но второй Предвестник был не чета первому, торопыге-недоучке. Тот-то: тяп-ляп, шлеп, чпок – на болоте городок – столица Империи…

Второй мудрее был. И страшнее. Ждать умел. У него все по плану – по пятилетнему. До следующей весны ждал, пока пороги да перекаты кул омские водой высокой не покрылись. А тогда…

Тогда прицепили баржу к буксиришке паровому с гордым именем “Товарищ Рудзутак”. На баржу – гепеушники, и не только…

Что скрывать: не любили гедеоновцев соседи – кто добирался до них порой. А кому еще добираться? – охотники, золота там не мыли от веку.

Но охотник тоже человек, обхождение любит. Как с пар-мы выйдет, ему что надо?

Да не с Пармы… Довожу, господин кадет, упрощенно: парма, если с маленькой буквы, – большое такое место, где елки растут. Тайга, короче. Или лесотундра…

Так вот, охотник, с пармы выйдя, чего ведь хочет?

Шкурок на спиртяжку поменять, да в баньку первым делом, ну и молодка если попадется сговорчивая… А тут: иди своим путем, прохожий, война у нас…

Не любили гедеоновцев. Не похожих, других – всегда не любят. Много добровольцев пошло с карабинами охотничьими… Без них, думаю, и третья бы команда – за первыми двумя отправилась…

Короче, не стоит долго о грустном…

Кто пал – тот пал.

Что сгорело – то сгорело.

Живым сказали – или едете новую жизнь строить, или…

Одни поехали – бабы да детишки… Другие остались.

С иных постов не уходят – даже мертвыми. Навсегда остаются.

Но дети выросли. Мало нас осталось. Кто жив – воюет. И учит Воинов.

Ладно, кадеты… О старых войнах можно бесконечно говорить. Но они прошли. А наша – сейчас…

Привал закончен!

Па-а-а коням!

Труба зовет.

Провожала его Наташа.

Аэропорт оказался пустынно-гулок – Наташа не была здесь несколько лет и удивилась. В памяти со школьных лет, с полетов к морю, на отдых, с родителями оставались оживленные и шумные толпы… Сейчас залы “Пулково” казались еще больше – и жизнь в них едва теплилась…

И летное поле тоже удивило Наташу – девчонкой она могла часами смотреть на него, выспрашивая отца о самых разных моделях постоянно улетающих, прилетающих, куда-то выруливающих самолетов… Сейчас на сером бетоне виднелось лишь несколько уныло-одинаковых “тушек”.

Они почти не разговаривали – слов не было у обоих.

Наташа не слишком поверила во внезапное желание Ивана посетить родные места и повидаться с уцелевшими родственниками. И она сильно подозревала, что история, начавшаяся для нее почти полгода назад, не закончилась со смертью Наи и Полухина. Но Иван ничего не объяснил и не рассказал, и Наташа знала только одно: она будет ждать и молиться, чтобы он вернулся.

Репродуктор прогнусавил о посадке на ухтинский рейс.

Наташка внутренне сжалась. Надо было прощаться – но она не знала: как? Они так и не поговорили после той прекрасно-нереальной ночи, и она не могла понять, нужен ли ей этот разговор, и доскональное выяснение взаимных отношений, и дотошное расставление всех точек над – или просто-напросто хочется другого: чтобы эта ночь повторилась снова. И повторялась еще много-много раз.

Иван попрощался с ней у стойки регистрации просто: поцеловал в губы. Поцелуй оказался целомудренным – но! – обещал все. Одновременно. Бывает и так.

Она стояла как тогда, как в детстве – почти прижавшись лицом к огромному, во всю стену, стеклу. Автобусы до трапа теперь не полагались – цепочка крохотных на необозримом поле фигурок тянулась к застывшему вдали самолету. Одна обернулась и помахала ей.

И Наташа поняла. Не стоило лгать себе, успокаивая: что она устала ждать принцев на белых конях или “мерсах”, и что от этой усталости сделала непродуманный шаг, и что ее шаг, по редкому счастью, оказался удачен, но ничего такого уж глобального с ней не произошло, произошло банально-возрастное, просто чуть-чуть позже, чем у других, и…

Лгать себе не стоило.

Наташа Булатова полюбила.

Полюбила Ивана.

Казалось – внизу бескрайняя заснеженная тундра. Но то были облака – и, странное дело, не похожие на те, что лежали под крылом во время перелетов в Англию и обратно… Странно… Вода в парообразном состоянии везде вроде одинаковая, что над пустынной тайгой, что над беспросветно заселенной Европой.

А может, все дело в том, что на Север в последние годы Иван летал по единственному делу – хоронить родных.

Впервые он летел на родину по другому поводу – близких родственников у него не осталось. Отец не вернулся с необъявленной войны, когда Ванятка лежал в колыбели, дед умер еще до того, как внук пошел в школу. Брат Саня утонул пять лет назад, мать похоронили позапрошлым летом, за месяц до нее тихо и незаметно ушла жившая в Парме тетка…

Близких родственников не осталось, дальних он не знал: семейные связи распались в начале тридцатых – в то страшное время распалось многое, так до сих пор и не восстановленное…

Оставался, правда, Маркелыч – в каком-то дальнем колене родня Сориных.

Маркелыч в отличие от многих историю семьи своей и рода знал прекрасно – и в родстве пребывал, казалось, со всем их северным краем…

Был Степан Викентьевич Парфёнов (с чего его все звали Маркелычем? – загадка) потомственным северным рыбаком: и отец, и дед, и прадед, и все предки вплоть от легендарного Парфёна, бежавшего в эти места от царя-реформатора Петра, – все занимались рыбным промыслом. Ловили всегда по старинке, не слишком оглядываясь и на царские установления об охране рыбных запасов, и, позднее, на декреты Совнаркома.

Говоря проще – браконьерствовали.

Когда Маркелыч вступил на тернистый наследственный путь, штрафы и изъятия сетей за незаконный лов как раз . сменились тюремными сроками. Степа Парфёнов был ловок и удачлив, да и с инспекторами умел договариваться, – но и он получил в конце концов пять лет, тогдашний максимум. Рубил лес здесь же, в Коми, а когда вышел – власти возрождали рыболовецкие артели, осознав факт, что рыб-совхозам осваивать затерянные в тайге озера невыгодно, что больше там наловит по договору ватага из пяти-шести человек, а то и одиночка с десятком сетей.