Брайан МакГриви - Хемлок Гроув [любительский перевод]

За ланчем они мило обсуждали, поехать на Рождество в Монако или Прованс, все это время я сидела, опустив голову, считала секунды, прежде чем смогу уйти, не привлекая внимания.

Только стало возможным без подозрений покинуть стол, я почувствовала их – первые предпосылки. Одинокая пылинка – осадная машина судьбы. И затем я чихнула – безнадежно нарушив свою, в общем-то уложенную, прическу.

Роман пожелал мне здоровья, прежде чем увидел. А затем перевел взгляд туда же, куда и Мама.

И тут мы должны вернуться в позавчерашний полдень, когда я в одиночку совершила вылазку в торговый центр, где моя замечательная приветливая Дженни была рада стать соучастником преступного заговора по отмщению Маме за, в общем, за то, что она моя Мама. И да, зная последствия, я легко могла бы снять и убрать серьги, но вам нет нужды в первичном ознакомлении с тайнами психики, чтобы понять, что страх последствий никогда не пересилит желание. И это было нечто большее, чем детский протест, когда Джении впервые достала зеркало, и я почувствовала простой женский трепет от ношения чего-то, созданного для того, чтобы женщина чувствовала себя женщиной…

Я уродлива, дядя. Нет другого способа объяснить это. Но это не значит, что у меня нет гордости, нет радостей, нет тех же прав чувствовать заслуженную любовь от тех, кто не связан со мной кровью. Я могу быть уродливой, но не вижу причин, чтобы действовать как урод.

Мама, конечно, всегда другого мнения, она настаивает, чтобы я носила платья и прическу настолько обычные, насколько возможно (и это в семье, где на одежды Мамы и брата тратится средств больше, чем поступает от наших скромных доходов). Это не из-за произвольной тирании, нет: исходя из того, что любое внимание, которое я привлекаю, – даже дерзость, если я надену костюм нормального человека, – подвергнет меня ненужным страданиям и насмешкам. Только за мое благополучие она радеет, пытаясь задушить любые мои попытки расширить гардероб безвкусным гротеском. Без сомнения, жестокость во благо.

Так что ты можешь представить ее лицо. Не прошло и полдня после вызволения сына из офиса шерифа, как тут же новое огорчение. Шок и удар по ее суверенитету.

– Что, – начала она, – ты с собой сделала?

Не имея надежного ответа, я тщетно и глупо опустила голову и прикрыла свои уши руками. Он потянулась ко мне и убрала их прочь, зажав одно из запястий между своими пальцами с поразительной ожесточенностью.

– Ты удивительно идиотское создание, – сказала она. – Ты величайшая, неуклюжая тупица . – Она повернулась к Роману и рассматривала его, силясь узнать приложил ли он к этому руку.

На его лице читалось противоречие: желание разделить и усилить свою вину сопротивлялось с осознанием и без того шаткого положения. Он покачал головой, и конечно, я частично была разочарована, что он не пришел мне на помощь, но также и рада: я приняла решение, и оно мое собственное.

– Я… – произнесла Мама, ее внимание снова переключилось на меня, – я просто недоумеваю. Ты хочешь сделать из себя посмешище? Ты потакаешь собственному унижению? По крайней мере, я думала у тебя есть {ВЫРЕЗАНО ЦЕНЗУРОЙ} мозги . По крайней мере, я так думала.

В прошлом, естественно, были времена, когда я раздувала факел неудовольствия Мамы, но никогда, в отличии от Романа, не делала этого преднамеренно. И Мама, по тем или иным причинам, ведомым только ей, делала над собой усилие, сдерживалась и терпела меня, что сильно расшатывало ее нервы. Нужно сказать, ей это давалось нелегко.

Она никогда не кричала на меня.

Я беспомощно всхлипнула. Она продолжила.

– Знаешь, что такое настоящее уродство , Шелли? Самое невыносимое и отталкивающее из всех? Глупость. Думаешь, я считала, что ты слишком юна и не понимала, как твой отец называл тебя?

«Выкидыш». Она часто просила его не называть меня так.

– Пора кончать эту пародию, – сказала она. – Сними эти {ВЫРЕЗАНО ЦЕНЗУРОЙ} штуки.

Я потянулась к своим ушам, но мои пальцы, не самые ловкие в подобных обстоятельствах, безнадежно тряслись. Она наблюдала, ее раздражение росло вместе с нетерпением по мере того, как мои попытки становились все плачевнее. Сжалившись, она схватила мои запястья, чтобы сделать все самостоятельно. И тогда это произошло: все строение нашего дома сотряслось от одного слова: «Стоп».

Твердо, без ярости, с тем, что как я верю, можно честно назвать горем, Роман сказал ей остановиться.

– Не лезь в это, – пренебрежительно бросила Мама.

Но Роман повторил. Он не глядел ни на нее, ни на меня, его лицо приняло отсутствующее выражение, как у куклы чревовещателя.

– Отстань от нее, – сказал он.

– Прости, – произнесла Мама уже менее пренебрежительно, – это сейчас была команда ?

Он положил руки на стол и посмотрел на ее лицо. – Оставь ее в покое, – сказал он.

Мама тонко рассмеялась:

– Поразительно, – сказала она некой воображаемой и невероятной аудитории и снова потянулась к моим ушам с пугающей деликатностью. – Сиди смирно.

Роман уперся ладонями в стол, поднялся и подошел к нам. Он сжал пальцами руку Мамы. Моя голова была похожа на воздушный шарик, который завязали узлом, дыхание стало затрудненным и сиплым.

– Отпусти, – сказала мама.

– Оставь ее в покое, – повторил Роман.

Она ударила его тыльной стороной свободной руки. Он сжал и эту руку. Она старалась освободиться, но он держал ее. Моя голова упала на стол, я начала ритмично поднимать ее на дюйм-другой и опускать снова. Посуда звенела.

– Да поможет мне Бог, – начала мама, – ты закончишь в сточной канаве, ты {ВЫРЕЗАНО ЦЕНЗУРОЙ} маленький крысеныш.

Капелька крови показалась в уголке его рта там, куда она его ударила.

– Я видел завещание, – сказал Роман.

Мама молчала. Мои удары подвинули стакан к краю стола, и он упал и разбился.

Роман отпустил Маму, но она не двигалась. Я прекратила колотить стол, смутившись значением этого признания.

– В прошлом году, – продолжал Роман, – когда тебе не понравилось, как Аннет урегулировала случай на Черном Дерби. (Напомню, если ты мог забыть, – или, по какой-то причине, не был в курсе – дело было в сложностях с законом у Мамы, когда она, недовольная уровнем обслуживания коктейль-бара, превратила диспут с барменом в оскорбление действием.) Помнишь, как ты назвала ее? Никому не нравится, когда с ним так обходятся. Тогда она позвала меня в офис и показала завещание, просто в отместку тебе, твоим психованным {ВЫРЕЗАНО ЦЕНЗУРОЙ}. Я все знаю .

Мама опустилась в пустое кресло, и он произнес слова, ослабившие и без того хрупкое взаимопонимание в нашей семье.

– Это все мое, – произнес он. – Я – единственный наследник. И на свой восемнадцатый день рождения я получу контроль над всем трастовым фондом. Все это мое. Мой дом, мои деньги, и всегда были моими.