Клайв Баркер - Книги крови III—IV: Исповедь савана

До Карни, прятавшегося за забором в саду, донеся панический визг тормозов, а полицейский на тропинке ахнул:

— Боже правый!

Карни немного подождал, потом выглянул из укрытия. Тропка опустела. Деревья стояли тихо. Внизу взвыла сирена, послышались крики полицейских, перекрывающих движение. Совсем рядом кто-то зарыдал. Карни некоторое время напрягал слух, пытаясь определить источник рыданий, пока не сообразил, что это он сам Сквозь слезы он прислушался к доносящемуся снизу шуму. Произошло нечто ужасное, и он обязан понять, что именно, несмотря на слезы. Но его страшила необходимость бежать сквозь строй деревьев — он знал, что там таится. Поэтому Карни поднялся и вытянул голову, пытаясь рассмотреть чудовище. Однако он не уловил ни звука, ни движения: деревья были тихи, как неживые. Преодолевая страх, он выбрался из-за забора и зашагал по дорожке, не сводя глаз с листвы и настороженно выискивая малейший признак присутствия существа. До него доносился гул собирающейся толпы. Мысль о скоплении людей приободрила его. Теперь ему понадобится убежище, не так ли? Люди, ставшие свидетелями удивительных событий, всегда нуждались в убежище.

Он добрался до того места, откуда неизвестная тварь утащила Хмыря на дерево; землю усеивали опавшие листья и украденное барахло. Ноги тянули Карни прочь, им не терпелось убраться отсюда подальше; но какой-то упрямый инстинкт подмывал его задержаться. Может, ему хотелось вынудить зверя показаться? Может, лучше вступить в противоборство сейчас, лицом к лицу с мерзкой тварью, чем все время дрожать, преувеличивая в воображении ее способности? Но чудовище так и не показалось. Если оно по-прежнему скрывалось в листве, то сидело там абсолютно неподвижно.

Под ногами что-то шевельнулось. Карни опустил глаза и увидел шнур, почти полностью засыпанный листьями. По всей видимости, шнур счел Хмыря недостойным себя. Теперь, когда его способности стали явными, он больше не пытался сойти за обыкновенную веревку. Он извивался на усыпанной гравием дорожке, как уж на сковородке, и вздымал узловатую голову, чтобы привлечь внимание Карни. Тому отчаянно хотелось проигнорировать ужимки шнура, но он не мог так поступить. Карни понимал: если он не поднимет шнур, это сделает кто-то другой, вопрос лишь во времени. Непременно найдется такая же, как он сам, наивная жертва тяги к головоломкам И к чему приведет подобное неведение? К освобождению новой твари; быть может, еще более чудовищной, чем первая. Нет уж, лучше Карни сам заберет узлы. Он хотя бы предупрежден об опасности, а значит, отчасти вооружен. Карни наклонился, и шнур непринужденно прыгнул ему в руки. Он так крепко обвился вокруг пальцев, что Карни едва не вскрикнул от боли.

— Сволочь, — выругался он.

Шнур оплел его ладонь, в восторге от радушного приема перевил пальцы. Карни поднял руку, чтобы получше разглядеть это представление. Внезапно его потрясение от разыгравшейся на Арчвей-роуд трагедии испарилось, точно по мановению волшебной палочки. К чему забивать себе голову мелочами? В конце концов, это лишь жизнь и смерть. Лучше уносить ноги, пока его не замели.

Над головой у Карни закачалась ветка. Он с усилием оторвал глаза от узлов, прищурился и вгляделся в листву. Теперь, когда шнур вернулся к нему, все беспокойство и страхи как рукой сняло.

— Покажись, — произнес он вслух. — Я не Хмырь, я не боюсь. Я хочу знать, кто ты такой.

Притаившееся в засаде чудовище выглянуло из ветвей и дохнуло в лицо Карни холодом. На него повеяло запахом обмелевшей реки и гниющих водорослей. Карни уже собрался повторить свой вопрос, когда до него дошло: этот вздох и есть ответ. Все, что тварь могла рассказать о себе, заключалось в одном-единственном тлетворном и зловонном выдохе. И такой ответ был весьма красноречив. Растревоженный роем видений, которые он пробудил, Карни попятился прочь. Израненные, медлительные образы копошились у него перед глазами, словно в луже вязкой грязи.

В нескольких футах от дерева болезненные чары рассеялись, и Карни стал глотать насыщенный выхлопными газами воздух с такой жадностью, будто ощутил свежесть горного утра. Он выбросил из головы все тяжкие впечатления ночи, сунул обвитую шнуром руку в карман и зашагал по тропинке. Деревья у него за спиной снова стояли тихо и неподвижно.

На мосту собрались десятки зевак, глазевших на действо, развернувшееся внизу. Эта публика, в свою очередь, возбуждала любопытство водителей, проезжавших мимо по Хорнси-лейн; некоторые оставляли свои машины у обочины и смешивались с толпой. Сцена под мостом казалась слишком далекой, чтобы пробуждать в Карни какие-то чувства. Он стоял среди взволнованно гудящей толпы и бесстрастно взирал на происходящее. Труп Хмыря он опознал по одежде; от бывшего товарища Карни осталось немного.

Он знал, что скоро горе возьмет свое. Но сейчас он не испытывал ровным счетом ничего. Хмырь уже мертв, не так ли? Он теперь не ощущает ни боли, ни смятения. Карни не покидало предчувствие, что разумнее приберечь свои слезы для тех, чьи страдания только начинаются.

И снова к узлам.

Ночью, вернувшись домой, Карни попытался избавиться от них, но после вечерних событий они обрели новую притягательность. Узлы связывали чудовищ. Каким образом и почему, Карни не имел представления, но, как ни странно, это сейчас не слишком его заботило. Всю жизнь он принимал как данность то, что мир полон тайн, а ему, человеку со скромными умственными способностями, нечего и надеяться постичь их. Карни усвоил в школе единственный урок: что он ничего не знает. Новая загадка стала лишь еще одним пунктом в длинном перечне.

В голову ему приходило только одно логическое объяснение: Поуп нарочно устроил так, чтобы Карни стащил у него узлы. Старик прекрасно знал, что вырвавшийся на волю зверь отомстит его мучителям. Подтверждение своих предположений Карни получил лишь шесть дней спустя, на церемонии кремации Хмыря. Все это время он держал свой страх при себе, полагая, что чем меньше он будет распространяться о событиях злополучной ночи, тем меньше вреда они ему принесут. Разговоры придавали невероятному видимость правды, они прибавляли убедительности явлениям, которые, как Карни надеялся, без подкрепления извне захиреют и исчезнут.

На следующий день в доме появились полицейские — им полагалось опросить всех приятелей Хмыря. Карни заявил, что об обстоятельствах гибели товарища ему ничего не известно. Брендан поступил точно так же. Поскольку никаких свидетелей, способных опровергнуть показания, не нашлось, больше Карни не трогали. Его оставили в покое наедине со своими мыслями — и с узлами.

Один раз он встретился с Бренданом. Карни ожидал упреков и обвинений; Брендан полагал, что Хмырь погиб во время побега от полиции, а рассеянность Карни помешала сообщникам вовремя узнать о приближении стражей порядка. Однако Брендан ни в чем не упрекнул его. Все бремя вины он взвалил на себя, с какой-то исступленной готовностью, и в провале затеи винил исключительно себя, а отнюдь не Карни. Вопиюще нелепая смерть Хмыря выявила неожиданную ранимость Брендана, и Карни страстно хотелось рассказать приятелю эту невероятную историю с начала до конца. Но он понимал, что сейчас не время. Он терпеливо позволял Брендану изливать свою душевную боль, а сам держал рот на замке.