Лариса Капицына - Дело №346

– Зачем?

– Говорил, что хочет побыть с ней немного. Погулять. Я отпускал, хотя это и против правил. Но поскольку она совершенно неопасна для окружающих, я разрешал ему забирать ее ненадолго. Тем более, что он выглядел очень чувствительным. Сказал, что у него никого нет, кроме нее.

– А теперь постарайтесь припомнить, когда он забирал ее в последний раз?

– Нечего тут припоминать. Это было… 12 сентября, в пятницу.

– Могу я взглянуть на нее?

– Да, конечно. Александр Николаевич, проводите товарища… господина следователя на второй этаж. Мне подготовить заключение?

– Будьте любезны.

Санитар, невысокий, но чрезвычайно крепко сбитый мужчина, попросил Мешкова идти впереди и указывал ему дорогу, поверните направо, следующая дверь, сейчас будет поворот налево…

Мешков чувствовал себя очень неуютно, как-будто его конвоировали на допрос. И даже усмехнулся про себя. Когда тяжелая рука санитара опустилась ему на плечо, он невольно вздрогнул.

– Нервишки! – лицо санитара искривила добродушная ухмылка. – Не напрягайтесь, здесь всем слегка не по себе. Нам сюда.

– Как я ее найду? – Мешкова раздражал его снисходительный тон.

– А вам и не надо. Она будет вместе со всеми. Вы ее сразу узнаете. Она ведь у нас женщина с ребенком, молодая мамаша! – санитар совершенно откровенно хмыкнул. Похоже эта пациентка была здесь предметом для шуток. А может быть, санитары шутили над всеми пациентами, потому что ведь это была очень тяжелая работа, а людям хочется какой-то разрядки, хотя бы в виде шутки. Тем более, что те, над кем они подшучивали, никогда не обижались. Они попросту не способны были понять, что над ними смеются.

Это были очень занятые люди. Они все, а их было в комнате человек десять, все время о чем-нибудь думали, напряженно и старательно. Некоторые даже раскачивались в такт своим мыслям.

Среди них суетилась одна женщина. И может быть она была самой заботливой мамашей, из всех, кого Мешков когда-либо видел. Она держала на руках «ребенка», перекладывала его, качала на руках, разговаривала с ним. Сейчас она пыталась уложить его спать и, судя по тому, что она немного сердилась, ей это никак не удавалось. Она пела ему колыбельную, качала его снова, грозила ему пальцем. И когда она склонялась к вороху цветастых тряпок, лицо ее светилось нежностью…

Сначала Савва хватал руками все подряд. Ходил по комнате, как слепец, растопырив ладони и прикасался ко всему, что попадалось на пути, книги, мебель, даже потрогал занавески, которые она вешала при переезде. Он только чувствовал, что сердце стучит как молот, бьется в висках, в груди, в животе. Савва был уверен, что как только войдет в квартиру, то Дар сразу отреагирует. Но Дар молчал.

Савва прошел на кухню. Повертел в руках чашку с недопитым кофе, сжал ее так сильно, что чашка задрожала, и кофе выплеснулся на руку. Ничего.

Диван, стулья, одежда в платяном шкафу. Только ее одежда, как-будто она всегда была здесь одна. На столе лежит большая спортивная сумка с ее вещами. Наверное, она очень торопилась, но все равно не успела.

Он прошел в коридор, потрогал ее плащ, даже прижался к нему лицом. Плащь еще хранил тепло, запах, ее запах. И Савва подумал, вдыхая этот аромат, что может быть, это все, что от нее осталось, и все его попытки бесполезны. Может быть, она уже мертва, и надо просто пойти в полицию и ждать.

А потом пережить то, что пережила она, когда Грина не стало.

Он почувствовал не усталость, а безразличие. Пустоту. То, что чувствовала она день за днем и с чем никак не могла справиться. Он понял, что когда тот, кого ты любишь, уходит, весь мир, красочный, многоликий превращается в мир могильной тишины. И все, что есть для тебя – это пустота, и ты задыхаешься в ней какое-то время, а потом привыкаешь. Именно это он и почувствовал. Пустоту. И безразличие.

И в этот момент уловил слабые, едва различимые сигналы. По ним ничего нельзя было понять, они никуда не направляли, но Савва понял, что Дар здесь, что он помогает, что он старается.

«Нужно успокоиться. Расслабиться.». Савва прошел в комнату и сел на диван, стараясь принять максимально удобную позу.

«Он ничего не говорит, когда я жду. Мне надо отвлечься, подумать о чем-нибудь постороннем, приятном или неприятном не имеет значения, только не о том, что меня волнует сейчас.»

«Ну же, давай! – сказал Савва. И тут же понял, что это бесполезно. Слова были бесполезны, они не имели к

Дару никакого отношения. Дар был сгустком будущих эмоций и ощущений.

И Савва подумал о том, что никогда не приходило в голову прежде.

Дар всегда оживал неожиданно. Он никогда не отвечал на вопросы. Ожидание, волнение, тревога и прочие эмоции, которые испытывал Савва, перекрывали все, подавляли эмоции Дара. Он мог реагировать только, когда Савва был спокоен и ничего от него не ждал.

И Савва, откинувшись на спинку допотопного дивана, расслабился и закрыл глаза. Сделал то, что десять минут назад показалось бы ему ужасным и на что у него явно не было времени. Он сделал глубокий вдох.

Представил себя на берегу океана… Сигналы стали угасать. Может быть, в деревне, на даче… И тут он представил себе, как много лет назад один человек протянул ему руку. Тогда еще и Савва и этот человек были мальчишками, но теплота от этого рукопожатия осталась с Саввой навсегда. С этим рукопожатием в его жизнь пришло спокойствие, защита. И сияние, ровное, чистое, которое не угасло, даже когда этого человека уже не было. Просто Савва привык к нему, принимал его как должное, перестал его замечать.

Савва представил себе отчетливо прикосновение этой руки, ее теплоту, упругость. Сигналы усилились и стали походить на тонкую голубую линию, с помощью которой Дар пытался навести Савву на какой-то предмет. Если Савва двигался не в том направлении, линия становилась более тонкой и бледной, как в детской игре «холодно-горячо».

Он отыскался на полке между книгами, этот предмет.

Наверное, она в спешке сунула его между потрепанными корешками.

Черная солидная ручка с золотистой гравировкой. На ней даже было имя. Дмитрий Николаевич Черных.

Это было именно то, на что рассчитывал Савва, потому что как только он сжал ручку в ладони, Дар забился в истерике, и Савву буквально отбросило мощной волной страха, тревоги, отвращения, ненависти.

Эта волна захлестнула Савву, сбила с ног и поставила на колени.

Она заставила его на минуту забыть, что он человек, что у него есть разум и чувство собственного достоинства. На какое-то мгновение она сделала из него животное, слабое, беззащитное и смиренное, ждущее решения своей жалкой участи.

Дар просто выл от ужаса, давая понять, что этот человек ни перед чем не остановится, что он намного сильнее Саввы, и что искать с ним встречи – настоящее безумие.