Иван Катавасов - Коромысло Дьявола

— Какой воскресный денек выдался, мать, ты глянь…

Не тратя времени даром, родственники и баба Зоя поскорее отвезли некрещеное дитя в соседнее сельцо в церковь, где раба Божьего младенца Филиппа скоренько окунули в крестильную купель. И записали после, уж не торопясь, новоокрещеного в тамошнюю храмовую книгу православных крещений, венчаний и смертей.

Об этом ему рассказал отец. Сам Олег Игоревич Ирнеев концептуально не признавал доказуемость всякого божественного бытия, как и возможность дать исчерпывающий ответ на философский вопрос об истинности познания окружающей человека действительности. В том числе и с помощью религии.

По отношению к религиозным и политическим верованиям он в стиле прокуратора Пилата умывал руки и банально саркастически вопрошал:

— Что есть истина и вера?

Кому-либо и во что-либо верить он не препятствовал.

Когда отец интеллигентно и толерантно сомневался в очевидном, а мать идеологически и безапелляционно отрицала вероятное, их сын самостоятельно додумался до веры в Бога.

Иначе же, «Господи Иисусе, скажи, кому как не Тебе доверять в мире от века сего, где они обманывают друг друга и себя?»

Филипп Ирнеев хорошо запомнил тот день, когда он осознал свою веру в Бога. Перед окончанием учебного года ему тогда в руки попалась научно-популярная книжка с более-менее подробным описанием античного многобожия.

Подумав, он нашел в политеизме много общего с культом христианских святых на всякий жизненный случай, согласно специализации каждого. Из чего умозаключил: гораздо разумнее верить в Бога единосущного, всемогущего, никем и ничем не сотворенного, всегда сущего и неизменного.

Почему же взрослым людям понадобилось уповать на мелких слабосильных кумиров? Их и божествами-то звать совестно. Один смех и грех, стоит лишь немного прочесть о наивных и простодушных мифологических интригах древнегреческих богов, богинь и прочего пантеона западных и восточных язычников.

В такие волшебные сказки для маленьких он верил пятилетним, пока в семь лет не начал читать настоящие приключения и научную фантастику, предназначенные для умных взрослых, а не для глупых детей.

Неужто некоторые взрослые дяди и тети никак не могут выйти из детского возраста?

Столь же младенческими и сказочными, по-античному языческими перед ним предстали ветхозаветные предания древних иудеев.

«Почему бы не написать, что их Иегова разрушил Содом и Гоморру ядерной бомбардировкой? А Лотову жену мумифицировал электричеством сверхвысокой частоты?»

Древнееврейскую библейскую космогонию Фил Ирнеев, гимназист 4 «В» класса счел дебильной чепухой и чушью на постном масле.

«Если этот их Иегова сказал и единым духом сотворил световое излучение на всю видимую эклиптику, то на формирование небольшой планетки Земля он должен был потратить меньше наносекунды, но никак не шесть суток кряду».

Он, Филька, на его месте взял бы да и свернул в наносекундный промежуток времени миллиарды лет эволюции Вселенной и красного смещения. Если, конечно, не обращать никакого внимания на скорость света в вакууме.

«Не сочиняйте мне детских сказок о сотворении геоцентрического мира! И не пишите, пожалуйста, о том, чего не знаете и не понимаете сами».

Вот тогда-то Филипп пришел к мысли, ставшей для него архетипом. Позднее эту идею Божественного он сформулировал как доказательство обязательного существования силы, чье технологическое и демиургическое всемогущество несоизмеримо превосходит убогое человеческое воображение и неистребимое стремление людей искажать, бездарно упрощать и оглуплять действительность, подстраивая свое представление о ней под собственное естественное природное скудоумие.

«Заурядный человек по природе глуп, неразумен, информационно ущербен. А мне ничто человеческое не чуждо, скажем откровенно. Аз есмь заглавная «альфа» и ничтожная «омега».

Лишь немногим из рода людского доступны прозрение, озарение и творческое осмысление реальности. Следовательно, стоит искать более чeм реальную силу, позволяющую глупому невежественному человечку реально поумнеть, чтобы выжить во враждебной ему среде обитания».

В том, что Вселенная враждебна к нему, — с какой буквы ее ни пиши, большой или маленькой, — Филипп эгоцентрично не сомневался. Ни тогда, в одиннадцать лет, когда он начал личностные поиски всего правдивого, сверхъестественного и сверхрационального, позволяющего ему взаправду выживать и существовать, ни сегодня, по прошествии девяти лет, он не изменил и этой идее, поступая и действуя в соответствии с ней.

Магию, колдовство, волхование, ведьмовство и тому подобное еще сызмала Филипп отринул сразу и бесповоротно. В его понимании, они чересчур близки к природе и потому вредоносны для человека. Будь магическое действо выдуманным, сказочным или ловким надувательством с целью обмануть легковерных, все равно это ненормально.

Повзрослев, он обнаружил: его всецело настораживает некая концептуальная антинаучность и вроде бы потусторонний характер магии и волшбы. Где-то здесь кроется подвох. Тайное активно не желает становиться явным. Зато вредоносность действительного, не выдуманного чародейства, чернокнижия в нашем рационалистическом мире никто не берет под сомнение.

Лишь в писательских сказках живут добрые волшебники, а злых вокруг пруд пруди, гласит людская молва. На то ему на ум пришла популярная языческая сентенция: глас народа — глас божий, которую банальная облыжная эрудиция веками выдает за христианскую истину.

Филипп с ней отчасти соглашался: «Если, конечно, этот народец истинно умеет соображать и следовать Божьим заповедям…»

Так оно или не так в конечном итоге Божественного Предопределения, но христианская религия Нового Завета не обнаруживает изначальной враждебности к правоверному человеку. В различных проявлениях, в конфессиях, в вероисповеданиях она идеально объясняет ему его духовный мир, спасает, утешает, поддерживает, лечит душевные раны и далеко не метафизические психосоматические расстройства в человеческом организме.

«Религиозные чудеса вероятны и психологически желательны. В то же время сверхъестественная составляющая религии позволяет надеяться, что она находится вне неразумной природы человека и его безмозглого тела, которому лишь бы жрать, спать, совокупляться и больше ничего не надо.

Лишь метафизическая новозаветная вера последовательно оберегает грешную плоть от тлена и разложения, не позволяя ей заживо разлагаться, но жить с Христовым заветом, обетованием и надеждой на спасение души и бессмертие тела».

Почему наш герой стал истово, вовсе не суетно и тщетно верующим, православным и воцерквленным в суеверном и маловерном окружении?