Иван Катавасов - Ярмо Господне

Но мне, Фил, пуще всего не хочется ограничиваться этими самыми генитальными идеями. Не хочу, представь, одним блядским влагалищем, яичниками и придатками думать.

Правильно говорят: бабские кровя из промежности — извилины на просушку. Вот и жена твоя — баба в самом соку. Мне кажется, будто я и сейчас в прокладку подтекаю…

— С крылышками «бег-бег-бег»? — не удержался Филипп от ехидства.

— Угу, щас взлечу от женского счастья над столом, буду по ресторану нагишом порхать, дойками махать, голым задом рулить, — сердито пробурчала Настя.

— Спасибо, не надо. Я уж в первомайскую ночь насмотрелся на оголтелое бесчиние и непотребство.

Тебя, что ли, опять на стимулированное левитаторство потянуло? — забеспокоился Филипп.

— Да нет, это я так, в жесть к слову пришлось. С тех пор, как в понедельник утром проснулась голяком под потолком, больше этой дурости себе не позволяю.

Но, я ж тебе говорила, во вторник страшно чесалось, — сиськи в растопырку, п… нараспашку, — в полдень птичкой-бабочкой сиволапой крылышками бег-бег-бег. Не зная ни заботы, ни труда, Господи, помилуй.

За ланчем извертелась как маленькая. Патрик форменное внушение сделал по поводу осанки и достоинства, разом вся дурь ушла, словно и не было в лобок и по лбу.

Благослови, Господи, рыцаря-адепта Патрика и всю наставительную строгость его.

Я, Фил, многому от него и у него научилась, ты видишь, — заговорила Настя приподнятым тоном. — Теперь я в главном начала соображать, коли подлинная религиозность и приверженность истинной вере напрямую зависят от образованности и эрудиции человека. Как у тебя и Патрика.

Я до тех пор останусь рядом с вами девчонкой-несмышленышем, покуда не сравняюсь по знаниям и силам хотя бы с дамой-зелотом Вероникой или дамой-зелотом Прасковьей, если вашего с Патриком рыцарского уровня мне достичь не суждено.

Глупой необразованной… блудливой бабой, опытной трахальщицей я уж давно стала, пора бы поумнеть, начать запасаться интеллектуальным багажом на будущее. И учиться понимать что к чему, рационально и сверхрационально.

Затем по логике и повзрослеть можно. Подразумевается, коли ты и Патрик мне сие разрешите.

— Отчего ж нет? Достойно и праведно есть усвоение мудрости житейской.

— Тогда ежели взять по жизни, то на курсы по освоению «серафима-14» ты меня с Прасковьей отпустишь?

— Да тебя на них не возьмут, — сразу же усомнился Филипп. — Ты и на старых-то «серафимах» пассажиркой летала три раза в жизни.

— Вот тут-то вы промахнулись, рыцарь. Ну-тка, гляньте в проницательности…

«Патер ностер! Она с апреля допущена к самостоятельным полетам на тяжелом С-6/8!

Ай да Патрик! Ай да сукина сволочь! Закрыл от меня сей знаменательный факт. То-то он мне, хитрожопец, об отряде подготовки вторых бомбардир-пилотов для «четырнадцатого» всю дорогу трындел, плешь тягомотно проедал…

М-да… С рыцарским предназначением не спорят, его стараются понять…»

— Чтоб ты знал, Фил! Интерфейсом Тинсмита я овладела не хуже Патрика и в компах, благодаря тебе и Нике, понимаю больше, чем дура Манька.

— Так-так-так… Вижу, рыцарь Патрик не против твоих орбитальных и суборбитальных полетов. Куда уж нам до вас, сирым и убогим, к земле прикованным! Наше дело маленькое, тихенькое, низенькое… Что ж, тут-то, жена моя, ты обскакала, обошла на крутом технологичном вираже отстойного мужа.

Но я не возражаю. Бысть по сему. Дерзайте, моя кавалерственная дама-неофит, дальше и выше. Per aspera ad astra…

«Сам дал Патрику карт-бланш. Ему виднее и тернии и звезды…»

— Ой-ой-ой, жил на свете рыцарь вредный, ехидный и насмешливый, — развеселилась Настя. — Сейчас я тебя, Фил, сладко и нежно расцелую за вредность.

Остальное, муж мой, добавлю дома, в отеле или в машине. Do ut des. Я — тебе, ты — мне. И пускай Патрик меня завтра отругает за невоздержанность и распущенность.

— Скажешь тоже! Об этом ему и думать не след. Закрыть от хитроумного деда Патрикея второстепенные подробности нашей брачной жизни, Настя, я могу не хуже, чем он объегорил меня с твоей секретной пилотской подготовкой.

— Я сто пудов хотела тебе раньше похвастаться, Фил! Но все время забывала, фефела, если Патрик оболванил меня наведенной апперцепцией. Так ведь?

— Не совсем так, Настена. Адепт Патрик круче, чем кто-либо, кого я знаю, пользуется дидактической теургией в ритуальном сопряжении с неизреченными пророчествами. И действует, черт старый, тонко, расчетливо, осмотрительно…

Кое-что я вижу, понимаю… Но не все мне всегда ясно. Особенно, если ему вздумалось преподнести урок, не тебе, а твоему благоверному супругу, Настасья моя Ярославна.

Ох не исключено, что я когда-нибудь вдруг да попрошусь к нему в подмастерья, относительно дидактики. Считай заканчиваю в мае мой секулярный пед и бред, а там посмотрим по обстановке… И в конце июня, может, в июле-августе, любящая жена моя, устроим мы себе две-три недели хорошеньких летних каникул.

— Май — не совсем лето, муж мой единственный и любимый. Тем временем до летних денечков еще дожить надобно…

Введем ретроспективную авторскую ремарку, мои благосклонные читатели. Ибо без прошлого не бывает, ни настоящего, ни будущего. И вчерашний день так же когда-то был нынешним в диахроническом и скалярном рассмотрении.

Итак, когда в Восточной Европе наступило раннее субботнее утро, рыцарь Филипп участливо сопроводил даму Анфису в загородную резиденцию орденского звена. Неприятно удивившись сырой холодной погоде на дворе, — «в Филадельфии зимой теплее бывает, а тут якобы весна, из рака ноги», — он после завтрака накоротке обсудил с коллегами положение дел в округе. А затем, не мешкая, вновь вернулся в атмосферу ночного и теплого американского гостеприимства, переместившись под сень благоприятного западно-атлантического климата в низовьях реки Делавэр.

«Во где благорастворение подлинно весенних воздухов! В богоспасаемой Пенсильвании май как май — почитай истинное лето. Посему у меня секулярно имеется кусочек летних каникул, ежели в понедельник в нашей Белороссии празднуется сталинский День Победы. Краткий курс истории БССР прилагается…»

Несмотря на то, рыцарь Филипп не поддался каникулярному, празднолюбивому и бездельному настроению. Оттого на сон грядущий в немудрящем роуминге позвонил он из Филадельфии в Дожинск своей новой знакомой Вике Ристальской.

«Патер ностер, сегодня ночью она мне в Америке точно не понадобится, культуристка и скалолазка. Но с утреца в победный понедельник у нас дома, скажем, в родных дожинских ларах и пенатах на Золотой горке мы лихо поэкспериментируем на ее драгоценном организме…»