Сергей Арбенин - Собачий род

— Ну-ну, успокойся, — сказал Петя.

Иосафат, уже знавший подробности, поджал губы:

— Может, он ещё и не заразный. Может, дохтур-то ошибся. Видел я, как у него, у дохтура этого, руки-то тряслись. Должно, зашибает крепко. А таким дохтурам верить нельзя. Вот в прошлом годе один тоже приезжал в Вёдрово, так он…

— Полкан, лежать! — приказал Петр.

Пёс послушно лег.

Пётр вытянул руку и сделал ею круг в воздухе. Полкан и этот фокус знал: перевернулся через спину. Пётр вздохнул:

— Ладно. Надо дело делать. Я отстегну цепь, а ты уж, сделай милость, изловчись — петлю на шею накинь. Да фонарь поставь пока — мешать будет.

— А может, Полкан сам пойдёт?

Петр молча наклонился к Полкану, отстегнул карабин, опасливо пряча руки.

— Надевай! — сказал он Иосафату.

Но старик замешкался. Протянул палку, Полкан оскалился и внезапно прыгнул к выходу, проскочив между Петром и Иосафатом. Фонарь упал, горящее масло вылилось на солому, растеклось. Солома вспыхнула. Огонь мгновенно охватил дверной косяк. Пётр, не растерявшись, вытолкнул Иосафата в открытую дверь, прыгнул следом.

Иосафат упал в грязь и принялся кричать дрожащим голосом:

— Пожар! Пожар!

Всё произошло так быстро и неожиданно, что Пётр на какое-то время забыл о Полкане.

Из господского дома стали выскакивать дворовые — сначала девки и бабы, потом и несколько мужиков — кучер, конюх, работники, слуги. Привезённый из Москвы повар-француз, живший в отдельной комнате, распахнул окно и закричал:

— O mon Dieu! Je suis etonne! Il faut eteindre!.. [10]

Окончание фразы потонуло в рёве огня, охватившего весь сарайчик. Выбежал Григорий Тимофеевич в ночном колпаке, и приказал мужикам окапывать землю вокруг пожара, а бабам — таскать воду вёдрами. Вёдра помогали плохо, а окапывать не давал палящий жар. К счастью, псарня стояла особняком, и огонь в безветрие не мог перекинуться на другие строения; задымилась, было, стена конюшни, но её быстро залили водой. Лошадей, однако, стали выводить на воздух.

— Где Полкан? — спросил Григорий Тимофеевич метавшегося между бабами и мужиками Петю.

— Сбежал! — на ходу ответил Петя, кидаясь к пожарищу с багром наперевес.

— Куда сбежал??

— Об том не ведаю, дядя!..

* * *

На фоне зарева издалека чётко виднелись тёмные мечущиеся фигуры людей.

Большая Белая собака, лежавшая на крыше деревянной беседки в саду, глядела на них ласковыми, слегка сонными глазами.

Потом медленно и длинно зевнула, прыгнула с крыши — и растворилась во тьме.

* * *

Полкан выскочил на поляну. Присел, тяжело дыша и вываливая сухой шершавый язык.

На небе ровно сияла луна, но с запада наносило тучи, и звёзды гасли одна за другой. Пока же луна освещала небольшую поляну, на одном краю которой, прислонившись к стволу вяза, стояло странное мохнатое существо, а на другом краю сидела огромная белая собака с горящими глазами. Полкан оказался как раз между ними.

Почувствовав неладное, Полкан забеспокоился, беспрерывно оглядываясь то на существо, то на белую собаку. От существа пахло странно — неземным, неведомым, и скорее страшным, чем добрым. Зато от Белой так и лилась сила, запах безмерной власти, аромат победительницы.

Существо подняло лапу, словно подзывая Полкана. Белая спокойно сидела, только глаза её открылись шире; они притягивали Полкана, как магнитом.

Полкан внезапно захрипел горлом, упал на брюхо и пополз, приподняв зад и постукивая хвостом, к Белой. Белая улыбнулась. Теперь она смотрела поверх ползущего пса прямо в глаза неведомого мохнатого существа.

Существо отлепилось от ствола и сделало шаг, словно решило догнать Полкана. Но тучи внезапно закрыли луну.

В небе раздался пронзительный звук охотничьего рога, и налетевший ветер зашумел в кронах; с шелестом и стуком посыпались на землю листья и ветки, и тяжко застонал старый вяз.

Существо открыло рот, похожий на пасть, и почти простонало:

— Упуат…

— Упуат, Упуат… — повторила Белая, прикрыв глаза. — Ах, как давно я не слыхала своего второго имени!

— Ты — порождение Сехмет, пожирающей людей.

— Ты ошибся. Ошибся. Тебе изменяет память от старости. А своё имя ты помнишь? Дитя шакала, вечно рыскающего по кладбищам? Саб!

— Сарама, — произнесло существо.

— Да, и Сарама! Ты вспомнил, наконец! — торжествующе ответила Белая; ответила не голосом — мыслью. — Вспомнил, кто я? Вспомни ещё, что я не только повелительница волков и мать зимы. Я — мать всего человечества, потому, что я зачала тысячи лет назад великий город, который стал началом нынешних времен. Я — основатель городов Ликополя и Рима.

— Нет, ты мать чумы и холеры.

— Я — воплощение огня!

— Ты — пожирательница трупов, похититель времени, воплощение ночи.

Сарама словно выросла. Она стала гигантской, непомерно гигантской, став выше существа. Её лапы теперь были похожи на стволы деревьев. Она стала своей тенью.

— А ты? — гневно сказала она. — Разве не ты породил Аттилу? И предка Чингисхана?

— Это выдумка. Аттила был обычным человеком.

— Ты лжёшь, выродок. Аттила был величайшим человеком с примесью собачьей крови. Он должен был закончить человеческий цикл. Но не закончил, — потому, что вмешался ты. Потом был Чингисхан, — и снова ты встал у меня на пути. Но сейчас у тебя уже нет прежней силы. Ты — немху, отребье, отверженный. Ты бессильный старый шакал, отец гиен, изгнанный из подземного мира, бывшее шакалье божество Анубис. И не тебе вставать у меня на пути.

Сарама перевела дух, грудь её вздымалась, в горле клокотало.

— А хочешь знать, что происходит с теми женщинами, которые приняли твое подлое собачье семя? Они все в аду, и там два бешеных пса постоянно грызут им руки, и лижут огненными языками… Но посмотри туда!

Она кивнула в сторону имения: столб огня и белого дыма был виден из-за леса, и даже были слышны далёкие, тонкие голоса, будто кричали лилипуты. Вовсю трезвонили колокола далёкой церковки, но сквозь звон было отчетливо слышно хриплое воронье карканье.

— Я — воплощение огня!.. — повторила Сарама.

Тень на противоположной стороне поляны шевельнулась.

— Пусть так… Но вода гасит огонь.

— А, я знаю! Ты ведь считаешься здесь, в этих северных краях, сыном Велеса, скотьего бога, которому глупые люди оставляют на полях горсть овса на прокорм!

— Нет, это было давно… Ты верно сказала: теперь я — отверженный, немху.

Её глаза вспыхнули, и сейчас же, словно вторя ей, ослепительно сверкнуло над лесом, а потом в отдалении, постепенно замирая, тяжко пророкотал гром.

Полкан уже валялся на спине у лап Сарамы, подставив брюхо, и тихо и нудно выл, вымаливая прощение. Белая, даже не взглянув на него, отдала немой приказ. Полкан вскочил, радостно тявкнул, и стремглав понесся во тьму.