Мария Введенская - Тенепад

Не жалея пальцев, Адель выломала кусок похожий на клык и рванула к ведьме. Казалось, та не видела света уже не одно столетие и никак не могла привыкнуть, слепо моргая по сторонам и щурясь. Свет оглушил ее. Свет принес боль, но не ту, что она так жаждала. И Адель не мешкала. Подскочив к бессонничной ведьме, она вонзила ей в горло зубец. Порция черной крови вязкой и густой, как нефть, выплеснулась на грязное платье. Совиные глаза ведьмы стали еще больше, а рот приоткрылся, выпуская шипящие звуки, со временем приобретшие булькающий оттенок. Она шагнула назад, будто ища причину этой парализующей боли, а затем осела, таращась по сторонам.

Не теряя времени, Адель подбежала к разбитому зеркалу, за которым, как оказалось, крылся другой выход – и не в лес, а в какой-то красивый парк, и через брешь она видела аккуратно подстриженные изгороди и раскидистые ухоженные деревья. Был ясный погожий день, и всё излучало свет. Выбив остатки зеркала ногой, Адель обернулась к Олдену, который всё еще сидел мешком у стены в каком-то ступоре. Тогда она подбежала к нему и фактически подняла на ноги.

– Ну давай же!

Олден плохо соображал, но Адель оказалась более чем настойчива, так что он немного пришел в себя, когда они оба подошли к довольно широкому окну, что прикрывало зеркало.

Глаза ведьмы остекленели. Она была мертва. Больше не требовалось боли, чтобы усыпить ее, излечить от бессонницы. Сон наконец-то пришел. Самый глубокий на свете, да и во тьме тоже. А, может, всё это лишь постановка? Как и наша жизнь? Жизнь с множеством бессонничных ведьм, которые не могут заснуть без по-настоящему горькой пилюли. И мы должны постоянно подкармливать их, чтобы не встречаться лицом к лицу.

Попав на другую сторону, в совершенно иной противоположенный мир, как казалось, позитивный и радужный, первое, что бросилось в глаза – отсутствие Джеймса с ключом, который дался им троим слишком тяжело. Он остался ждать у другого выхода, а, может, и не остался. Руки Адель были сплошь в крови: ладони, пальцы, особенно правое запястье – от основания мизинца тянулся глубокий порез. Увидев это, Олден даже как-то ожил и попытался хоть что-то предпринять, но Адель неумолимо шла быстрым шагом вперед вдоль идеально-подстриженных живых изгородей – хотелось поскорей убраться от домика ведьмы. Вдруг на секунду она остановилась и виновато обернулась к Олдену, который немного отставал.

– Твоя трость… Она осталась там . – Адель с ужасом перевела взгляд на ведьмин дом. От одной мысли вернуться туда, холодели конечности, и выступала испарина.

– Мне она не нужна… правда. – он поравнялся с ней, попытавшись улыбнуться, и взял ее руки в свои, тут же испачкавшись в крови.

– О, прости! – Адель шарахнулась в сторону, чувствуя себя крайне неловко.

Она потрясла мокрыми руками, пытаясь стряхнуть кровь, словно воду.

– Боюсь, тебе придется пожертвовать своей… – Адель осеклась, разглядывая собственные ладони, потом потерла их о черные джинсы, чтобы избавиться от следов крови и посмотрела снова.

– Не понимаю…. – изумленно сказала она. – Всё чисто. Это ты сделал?

– Не знаю. – задумчиво ответил Олден.

Последние несколько минут он чувствовал, как его хромота значительно уменьшилась, так что, может, и впрямь он помог Адель? Стоило попробовать довести начатое до конца. Он взял двумя руками её запястье и легонько сжал.

– Не больно? – сосредоточенно спросил Олден. Он сейчас походил на фокусника, который пробовал новый трюк.

– Нет. – устало улыбнулась та, начав постепенно отходить от сражения с ведьмой.

Олден кивнул и начал потихоньку соскальзывать по запястью вниз. Адель напрасно ждала, когда появится её рана. Фокус получился – Олден словно стер его своими ладонями, как ластиком тонкую карандашную линию.

– Но как? – не веря глазам, улыбнулась Адель.

– Не знаю. – также удивленно ответил тот. – Но хромаю я всё меньше, так что трость мне и вправду больше не пригодится.

– Это потрясающе! – восхитилась та. – Спасибо!

– Тебе спасибо, что спасла меня. Ты вернулась и спасла меня.

– Ты ведь мой друг. Я не могла иначе. – ответила Адель. – Но ключ остался у того засранца.

– Да ну и что? Дверь-то одна. Все у нее встретимся. – задумчиво сказал Олден.

– Звучит разумно. – с надеждой заметила та. С надеждой, потому что ее другу вроде как полегчало…. А ведь в комнате ей показалось, что он совсем тронулся умом, но сейчас всё было позади.

Она посмотрела вперед и подумала, что там за высокой изгородью наверняка пряталось нечто прекрасное. Она будто служила неким пределом тьмы и света. Да, они остались без ключа, но если учесть их общее количество, то какая разница? Им всё равно не собрать все семь. Да и зачем вообще это нужно? Вдруг там за дверью, что они отпирают, притаилось нечто ужасное?

Амалия Теннант выбрасывала всё, стоило лишь отвернуться. Всё, что считала ненужным хламом. А уж если Биллу – её второму мужу – случалось уехать по делам фирмы, пиши пропало. Всё, что плохо лежало: оставшиеся после ремонта материалы, забытые плоскогубцы, носки, затерявшиеся под креслом, или старые газеты с журналами – стремительно и без сожалений летело в мусор. Такой уж она была. Возвела порядок в культ. Наверное, так она прикрывала кавардак в собственной жизни. Страшный мучительный кавардак. Мало, кто знал, что Билл – это второй муж Амалии. Мало, кто знал, что с первым она прожила чуть более двух лет и даже родила ребенка. Мало, кто знал, что она бросила их обоих и удрала, сверкая пятками, в поисках другой жизни.

В старые времена, если женщина оставляла семью – это рассматривалось практически как преступление. Странно, что в современном мире подобное стало восприниматься иначе. Всё больше одиноких отцов. Амалия бросила свою семью, в один прекрасный момент поняв, что совершенно ничего не чувствует… что живет чужой жизнью и обрекла себя на затворничество слишком рано. Чувство вины не так-то уж сильно и терзало её, хотя, что же тогда заставило Амалию навечно стереть из памяти брошенных ею? Что заставило бороться с мыслями столь остервенело и, наконец, добиться успеха, сделав их обезличенными безымянными формами? Порой они всё же ненароком всплывали в памяти, преодолевая выстроенные заслоны, и тогда Амалия напивалась. Становилось легче. Но были времена, пока вина еще не разрослась настолько, чтобы дать цветы и плоды. И чуть позже, когда Амалия, пройдя через затянувшийся период беспутных гулянок, не принесших почему-то ни грамма радости, вышла замуж за Билла… вот тогда её по-настоящему стало накрывать. Ряд перенесенных венерологических заболеваний наградили Амалию бесплодием, и хоть у Билла уже имелись дети, и он никак не демонстрировал свое желание обзавестись еще парочкой, однако всё же попрекал жену ее немощью. Колко, мелко, незаметно, однако для Амалии – словно хлыстом, смоченным в лимонном соке и вываленным в соли, да по открытым ранам. Та жизнь, о которой она грезила, оказалась вымыслом. Старой конфетой в новой обертке. Наказание ли, всего лишь реальность? Кто знает? Во всяком случае, дожив до семидесяти двух, Амалия твердо поняла, что нет такого понятия, как «не своя» жизнь. Его придумали неудачники. Страшно, но факт.