Мария Введенская - Пределы неоднозначности

Кое-как дотянув до двух, Чарли отправилась на обед, но не застала там ни Дороти, ни Дейзи. Вообще, подобное случалось довольно часто. Кто-то всегда отсутствовал из них четверых то в кино, то во время прогулки в лес, или как сейчас за обедом. И это никогда не казалось чем-то странным, ведь у людей в таком почтенном возрасте очень часто случаются всякие там недомогания: то давление, то сердце. Всегда что-то есть… остужающее пыл даже у самых борзых стариков. У тех, кто в душе ещё совсем молод. Всегда что-то не в порядке. Бывают хорошие дни, а бывают плохие, так или иначе.

В любом случае это никогда не обсуждалось. Чарли, конечно, поначалу интересовалась, но всегда получала один и тот же ответ – мол, старушка Дороти всю ночь промаялась с давлением и теперь отсыпается, а у Дейзи что-то желчный расшалился.

У всех так … – думала Чарли. – У всех нас когда-нибудь будет болеть и чесаться одновременно . Наступят времена, когда от твоего личного отношения ничегошеньки не будет зависеть. Такова жизнь, и не тебе в ней устанавливать правила, как бы ни хотелось… как бы ни казалось, что всё наоборот. Старость – то время, когда заканчиваются всякие иллюзии на счет своего участия в жизненном процессе.

После обеда, Чарли прямиком направилась в комнату № 309. Она постучалась, и Дороти сразу же открыла, как если бы ждала под дверью.

– Давай, Чарли, заходи. – торопливо пробормотала она.

– Плохо себя чувствовала? – спросила та, осматриваясь. – Тебя не было на обеде.

– Я сегодня обедала раньше. – отстраненно ответила Дороти, глядя на свои часы – 2:32.

В отличие от номера Чарли здесь жил явный чистюля… если вообще кто-то жил. Только солнечные очки на прикроватной тумбочке и пачка Винстон на кофейном столике выдавали чье-то присутствие, хотя, если пофантазировать, то их запросто мог забыть какой-нибудь нерасторопный жилец. Ну и, пожалуй, радио, выставленное на всё ту же ретро волну, придавало жизни этой комнате. Джули Лондон протяжно и томно вытягивала – Поплачь обо мне.

Поплачь обо мне, а я поплачу о тебе… .

– Ты разве хромаешь? – спросила Чарли, заметив красивую трость красного дерева с набалдашником в виде кобры из черной кожи в руке у Дороти.

Но та ее как будто не слышала, неотрывно следя за наручными часами и сверяя их с теми, что висели над дверью.

– Время. – напряженно сообщила она и вскинула голову, а потом обернулась в каком-то безумном ажиотаже к Чарли и протянула руку.

Сначала та выглядела озадаченно, но уже в следующие полсекунды крепко сжимала руку Дороти, потому что стало действительно страшно…. Всё поплыло перед глазами, а ограниченное комнатное пространство потеряло всякую форму, расползаясь бурлящей лавой, заполняя собой все видимые точки, разрушая пределы. Сначала окно с балконом, словно изображение на экране телевизора, покрылось рябью, а за ними разрасталось уже нечто совсем другое… какая-то безграничная чернота. Стали исчезать стены дюйм за дюймом, очень медленно, как будто чьи-то невидимые зубы откусывали от них по кусочку. Появлялись люди, огромные толпы, взявшиеся из ниоткуда – полчища воинов серых будней с потухшими глазами и невыносимой застывшей на лицах сосредоточенностью. Глашатаи лживых надежд… заложники правил. Как тут не развиться синдрому паники?

Потрясенная Чарли обернулась. Кровать, шкафы, и дверь – всё смыло волной-убийцей, состоящей из всё тех же людей на фоне какой-то черной перспективы, устремленных лицами в одну и ту же сторону. Последнее, что исчезло – Джули Лондон, томно потягивающая, словно коктейль: « Поплачь обо мне, поплачь обо мне, а я поплачу о тебе-е-е». Слух всегда последний – таковы правила перехода. Последовательность выключаемых рычагов. В сон ли, смерть ли, куда-то еще. Зрение, вкус, обоняние, осязание и слух.

Мрачная подземка в каком-то густонаселенном городе в самый час пик казалась океаном из тел и голов. Все люди, словно пингвины, жались друг к дружке. Чарли и Дороти стояли во втором ряду этой толкучки. Поезд вот-вот должен был появиться.

– Дороти… – только и смогла вымолвить Чарли тоненьким голосом, и в этом слове, в этом произнесенном имени подразумевались все возможные вопросы, включая и мольбы.

Та наклонилась почти к самому ее уху и шепнула:

– Смотри…

В правом конце тоннеля зашумело. Больше половины платформы разделяло эту черную дыру от Дороти с Чарли. Едва слышимый шум увеличился в разы и поднялся до стучащего гула. Люди на платформе зашевелились и словно бы даже зашли за желтую ограничительную линию. Казалось, готовится массовое самоубийство. Чарли никогда не спускалась в метро, зная заранее, что потеряет сознание.

Все стояли плотничком друг к другу. Поезд, словно голова из норы, вынырнул из тоннеля и несся по путям, чуть притормаживая. Огромная механическая змея. Поплачь обо мне, а я поплачу о тебе… .

А потом за мгновение до того, как состав поравнялся с ними, высокий мужчина в костюме, стоявший прямо перед Дороти, вскрикнул и упал с платформы…. Люди вокруг завизжали, включая Чарли, которая в свою очередь была готова поклясться, что из толпы вынырнула махагоновая трость и ткнула мужчину под колено, а когда тот согнулся, свесив голову над путями, пихнула его еще раз в спину….

Проревел оглушительный гудок поезда. Чарли зажала уши и согнулась, насколько позволяли оттесняющие ее назад первые ряды. Люди, словно ополоумевший скот, пятились от края платформы, от поезда, открывшего перед ними двери. Давайте, друзья… наступите на труп в едином порыве. Не стесняйтесь. Он, наверняка, уже ничего не чувствует.

Поплачь… и я поплачу….

Наверняка.

И вдруг, откуда не возьмись, Фрэнк Синатра запел Лунную реку. Сначала тихо, а потом по нарастающей – всё громче и громче. Чарли убрала ладони от ушей и осторожно подняла голову, словно боясь удара… словно с неба падали камни. Платформа и люди, и поезд – всё рассыпалось, оплывало, таяло как мороженое в пустыне, и на их месте появлялись совсем другие очертания…. Сначала дверь, шкафы, кровать, потом пространство начало сдвигаться, выстраивая стены, которые, казалось, сейчас раздавят. Последним растворился поезд с ничего непонимающими людьми в желтом ярком свете, изливающимся из раскрытого его чрева, и черная стена за ним, повидавшая кучу самоубийц на своем веку. Сегодня вот ещё один. Так и скажут – еще один самоубийца. Ведь никто… никто, кроме Чарли не видел, как трость Дороти ткнула его под колено, а потом в спину, столкнув с платформы. И не потому что народу так много. Старый фокус… Чарли знала его не понаслышке. Знала, как просто заставить людей не смотреть в твою сторону. Есть умельцы… Кай.

Это была снова комната № 309. Комната Дороти, к которой Чарли испытывала самые теплые чувства. Дороти-убийцы. Дороти, только что столкнувшей под поезд человека. Хороша работа, ничего не скажешь…. Да и привилегии под стать. Да, права она оказалась вчера, сказав, что ее работа отличается от того, что сделала Чарли. В корне отличается.