Нана Блик - Наоми

В скором времени мы с Мамой покинули магазин, но не потому, что я отступила и приняла всю сложившуюся для меня ситуацию, а от того, что я со злости и зависти остановила сердечко ребёнка, абсолютно невиноватого в том, что она увидела эту куколку первой. Избегая шумихи и чрезмерной суеты, наша семья больше не посещала этот запомнившийся нам магазин никогда за исключением того случая, когда Мама всё-таки купила мне Лею. Зная, что я всегда иду напролом и добиваюсь намеченной цели, она приобрела куклу, понимая, что таким событием как смерть ни в чём неповинного ребёнка меня вряд ли можно остановить. Но и потакать моим прихотям она не хотела, поэтому спрятала желанную Лею от меня в зазеркалье миров, а перемещаться по ним я никогда не умела, только лишь Мама открывала для меня эти чудесные взору места, хотя иногда они и были ужасны, но мне всё равно нравились, потому что со мной всегда была Мама, готовая защитить меня в любую минуту.

Я часами могла бы рассказывать Лорду о том, что такого плохого я сделала в жизни, но решила ограничиться случаем на выпускном, потому что именно он и стал той высотой, с которой мне пришлось спрыгнуть, чтобы спустя время попытаться подняться на неё вновь. Не убей из-за короны тогда свою одноклассницу, я не поругалась бы с Мамой и не встретила Лорда. Побыв немного бы дома, я отправилась в выбранный колледж, где меня ожидала вне всяких сомнений новая жизнь. Нестерпимая злоба, чрезмерное самолюбие или, лучше сказать, самовозвышение над другими меня, в конечном счёте, и погубили. В моей бурлящей молодой крови всегда присутствовала какая-то ужасная тяга к убийству, хотя и без него я могла бы счастливо жить, но, несмотря на это, я пользовалась данным деянием куда чаще, чем моя Мама, которая не могла без этого существовать в реальном человеческом мире. И от этого раньше я считала её слишком слабой, а теперь-то я вижу, что Мама была непросто сильна, она была, есть и будет самой могущественной в своём роде, и мне бы надо было ей восхищаться, а не копаться в её естестве, рьяно отыскивая её слабости.

– Твои мысли меня ужасно расстраивают. – Лорд тихо и медленно произносил каждое слово то ли, в самом деле, правда не зная, как завязать со мной разговор, то ли боясь моей неадекватной реакции на выбранную им тему. – Неужели, Наоми, ты не можешь вспомнить ни одного радостного события?

Я опять с силой сдавила свои сморщенные излишними складками веки, чтобы пуститься галопом по холмам моих воспоминаний в надежде найти хоть одно положительное. И я нашла его, кстати, оно было совсем не единственным.

Сразу яркой отчётливой вспышкой предстал в моих перепутанных испуганных мыслях случай из детства, когда забавы были ещё слишком детские, а последствия незначительными. Когда я без налёта испорченных мыслей бегала по нашему роскошному саду, создавая Маме и всей своей любимой семье лёгкие неприятности, а скорее, просто неловкости. Я часто спутывала язычки на колоколах нашей часовни, а потом, дождавшись нежных порывов вечернего ветерка, наслаждалась звонким сумбуром колокольного звона и гневным папиным ворчанием. Я только сейчас начала задумываться над тем, как же сильно я всё-таки люблю свою необычную до странности семейку. Мой папа – слишком мягкий, слишком заботливый, на фоне маминой строгости он просто казался мне неженкой и тюфяком, но я любила его уже только за то, что он жалел меня, когда я серьёзно огребала от Мамы. Мои дядя – самые чудесные на свете, их доброта, заботливость, чрезмерное ворчание и защита всегда сопровождали меня вне зависимости от места моего нахождения. Как же классно было посидеть с дядей Эриком на козырьке башни, где находилась моя детская комната, когда яркие лучи уходящего солнца мягко ложатся на твою побледневшую кожу, придавая ей потерянное свойство бархатистости и забытой временем зрелости. Как же я любила просто валяться на зелёном, буйном от того, что я вовремя его не подстригла, газоне, зарываясь в густую чёрную шерсть дяди Майкла, как же приятно было касаться губами его мокрого носа, видя, как он от удовольствия трясёт задней лапкой. Пока это было возможно, я с удовольствием каталась верхом на нём, вцепившись своими ручонками в густую шевелюру дикого волка. Но больше всего на свете я любила летать с Мамой и папой. Обычно мы предавались этому занятию по ночам, когда меня трудно было заметить. Я не имела других форм представления, как другие члены моей семьи, поэтому всегда находилась лишь в образе человека, хотя и очень удачно сложенного. Ночное небо и облака манили меня с самого детства, показывая мне предел недозволенного или, лучше сказать, недосягаемого. От этого я злилась на Маму ещё сильнее, хотя никогда не отказывалась летать с ней, если она приглашала. Там, в небесах, подхваченная порывами ветра, я расставляла руки по сторонам, цепляя небесные перья белоснежных или дымчатых облаков. Только там я была свободна и счастлива, только там зависть и злость во мне замирали, отступая на второй план, выпуская блаженство и удовольствие. Как же прекрасен был наш городок с высоты птичьего полёта. За каких-то там семнадцать с небольшим лет он неплохо расстроился, но не потерял своей уникальности. Возможно, городок и потерял прелесть девственности и непорочности, но всё же обрёл шарм загадочных блёсток неоновых фонарей и реклам, скрывающих за пеленой яркого света куда большие тайны, чем я тогда могла бы представить. Мама часто показывала мне просторы, казалось бы, бескрайних Великих озёр, сама не на шутку упиваясь их красотой.

Ох, эти чудесные времена! Когда же настало то время, когда я начала отдаляться от них? Что и кому я хотела тогда доказать? Что я – самая важная, но зачем? Для них я и без силы и всяких возможностей являлась без сомнения нечто большим, чем просто ребёнок. Я была их продолжением, показывая, что их жизнь не замерла, не остановилась, а била ключом, я, возможно, была их смыслом и поводом, чтобы жить, именно жить, а не существовать, как обычные монстры. Ах, милые мои, я от всего сердца прошу у вас прощения за то, что не выполнила всех ожиданий, за то, что подвела вас и бросила, а главное, за то, что лишила вас смысла, фактически я убила давно умерших, и мой теперешний вид – самое меньшее, что я заслужила.

Слёзы текли из моих глаз, я молча лежала, стараясь сменить в голове образы, чтобы закончить свой странный рассказ на более радостной ноте. Бессмысленно шагая по образам моего детства, я никак не могла избавиться от чувства вины, да и куда бы ему было деться, если всё оставалось по-прежнему, без каких-либо изменений. Неожиданно я вспомнила картинку, показанную мне мамой через призму разбитого зеркальца, в котором она, ещё совсем одинокая, бегает по прекрасной долине. Ветер развивает её шикарные тёмно-русые волосы, а задиристый смех отдаётся звоном в ушах. Она такая прекрасная и беззаботная, но одинокая, приложив столько усилий, она наконец-то обрела дом и семью, а я её уничтожила. Маму бросила её мать ещё при рождении, а она в свою очередь не отрекалась от меня даже после глупостей и убийств, которые были нелепы и слишком беспочвенны. Мама как фурия всегда защищала и оберегала меня, а я её бросила, бросила не сейчас, а уже давно, когда отдалилась так сильно. Чем я лучше, чем её мать? Скорее, мы одного поля ягоды, и от этого стало ещё тяжелее на сердце, оно-то у меня было ещё нетронуто и билось в прежнем знакомом мне ритме, только болело, что, в общем-то, было мне непривычно.