Николай Дитятин - Отступники [СИ]

Я изо всех сил попытался представить, как убегаю прочь. Вместо этого возник Реверанс, подле которого стоял я. И счастливо улыбался.

— Нет, — сказал я. — Не выходит. Слушай, Рем, серьезно, зачем тебе это? Уходи. Скажешь Вельду, что я свихнулся и бросился в пасть некуморкам. У тебя вся карьера впереди, а я, похоже, запутался окончательно. Какие у меня теперь перспективы? Еще неизвестно, что Реверанс собирается со мной сделать. Если он не станет меня препарировать, я вернусь, обещаю. Тогда и найдем. Кого нужно.

Рем ничего не ответил. Кажется, мне удалось серьезно оскорбить его.

— Я рассуждаю логично, — не сдавался я. — Тебе незачем…

Рем покачал головой и я заткнулся.

— Извини, — сказал я помолчав. — Олечуч, ты, во всяком случае, можешь уйти. Только пообещай никого не убивать. Хотя бы чередуя нересты.

— Я связан клятвой, — прогудел тот, покачиваясь из стороны в сторону. — Кроме того, я заинтригован. Кия! Ну, разумеется. Два, два, а потом еще четыре. Отработаем хук слева, ученики… Вуата! Я хочу видеть, что он с тобой сделает. Думаешь, он растянет твои внутренности по всей комнате, приколов их иголочками к стенам?

— Э-э-э… Возможно, но ничего не обещаю.

— Вероятности с меня довольно. Какова была вероятность, что вы проберетесь в башню и уйдете вместе со мной?

— Тогда ты, Проглот, — сказал я, почесав макушку зверя. — Хочешь быть сам по себе?

— … - свирепо отозвался тот.

— Ясно, — кивнул я. — Но не говорите потом, что я не дал вам возможности.

— Ага, — сказал Рем.

— … - согласился Проглот.

— Каша проснулась, — засюсюкал Олечуч.

К повозке подбежал Реверанс.

— Все готово, — быстро заговорил он. — Пойдемте к воде.

Все выбрались из повозки и последовали за ним.

В этот момент позади нас взвизгнули колеса и вся речная публика от матроса торговой галеры, до капитана боевого двухпалубника, заорала от восторга. Вверх полетели треуголки, банданы и вялая рыба. Загремели инфузеры. Даже чайки заверещали громче обычного, хотя все дело, наверное, было в пулях.

— Накат!

— Разрази меня цер-р-роз, это Капитан Накат!

— Тысячу змеят и кашалота мне в глотку!

— Эй, Накат, у меня есть татуировка с тобой!

— И у меня!

— У меня тоже!

— Распишись, Накат, распишись!

Но он не собирался общаться публикой. Он остановился позади нас и крикнул:

— Эй, куда это вы направились? Вы должны мне одного Кошкина!

Мы уже стояли на краю широких мостков. Мутная вода Ефврата взбурлила, и над ней поднялось, перевернув набок небольшую шхуну, нечто напоминающее железный черепаший панцирь с горбом в центре. Примерно сорок хвостов в длину и десять в ширину.

— Еще шаг и я стреляю! — предупредил Накат.

— Ну, сейчас я его, — с легким недовольством сказал Реверанс.

Но к Накату уже приближался Олечуч. От него рикошетили пули и болты. Публика помогала Накату. Проглот шипя отгонял их взмахами языка, прикрывая Олечуча.

— Ах, вот как, — проговорил певенец. — За мной.

Он спрыгнул на панцирь и открыл небольшой люк на горбе.

— Кретин соломенный, — пробурчал Рем, в последний раз взглянув на Олечуча. Тот набросился на Наката, и сейчас они под рев толпы кружили на раскачивающемся кресле. — Давай, уходим отсюда, пока эти морские шакалы про нас не вспомнили.

— А Проглот… Олеч…

Меня волокли к люку. Реверанс помог мне забраться внутрь, придерживая, пока я спускался по узкой лестнице вниз, потом подождал, пока запрыгнет Рем. После этого он залез внутрь сам и захлопнул за собой люк.

Судя по звукам черепаха, начала погружаться. Что-то гулко ударило в обшивку, наверное, нас пытался протаранить корабль. Крики на пристани, глухо доносящиеся сквозь железо, стихли. Возможно, все уже было кончено. Олечуча сожгут перепуганные суеверные каперы, а шкуру Проглота повесят в кабинете начальника пристани.

Я ударил затылком в твердое и холодное.

Жук лежал на корешках, закинув лапки на лапки, и предавался волнующим мечтам о готовых к оплодотворению самках его разновидности. Кроме них у него было все. Несложная хорошо оплачиваемая работа, остроумные диалоги с пауком из угла над книжным шкафом, личный картонный домик с шуршащей травой, и начальник, который закрывал глаза на его безделье.

Вот уже несколько дней его не беспокоили. И сам он не беспокоился.

Но вдруг жука пронзило знакомое зовущее чувство. Он вскочил на лапки и торопливо взлетел в воздух. С костяным стуком шмякнувшись на карту, он принялся метаться по ней в поисках истины. Он избегал карту вдоль и поперек, но так и не нашел искомого. Тогда жук взлетел на полку со свернутыми набросками, где хранился один с разметкой Южной части Белкового Океана.

Карты полетели вниз.

На шум в комнату вбежал Четвертый и обнаружил, что один из рулонов катается по полу. Магг поймал его и развернул. Жук прочно, как магнит на листе железа, сидел над координатами, которые свидетельствовали о том, что Серый сейчас форсирует открытый океан.

— П-паршивец… — пробормотал Четвертый. — Но как? И п-почему т-туда?

Он, не мешкая, связался по черепу с Миумуном. Слава Первому, тот был еще у себя в поместье, однако судя по шуму, он собирался уходить и мелкое зверье этому противилось.

— Как хорошо, что я в-вас з-застал, господин Миум-мун, — заговорил Четвертый.

— Я знаю, — прервал его Миумун. — Знаю, все знаю. Вор направляется к Соленым варварам. Четвертый, ленивая скотина, — прорычал он, подражая Великому Оно, — почему я узнаю об этом раньше тебя?

— П-прошу…

— Вот что, Четвертый, скажи своему Автору, пускай сегодня же свяжется с Торкеном. Похоже не за горами Третье вторжение Соленых варваров.

— З-змей…

— Не богохульничай, тля! Я сейчас тоже отплываю в ту сторону, так что связывайся со мной с помощью почтовых птиц. Все понял?

— Д-да.

— Что тебе нужно сделать сегодня?

— С-соообщить Автору, что С-соленые варвары…

— Нет, остолоп! Просто скажи ему, чтобы связался с Торкеном! Там его проинструктируют! Понял теперь?

— Да, господин Миумун.

Череп замолчал.

Четвертый отошел от столика и тяжело опустился в кресло. Жук, почувствовав неладное, слетел с карты и приземлился на рукав хозяина. Четвертый ласково погладил его по хитиновым щиткам.

— В-все будет хорошо, — сказал он тихо. — Вот увидишь.

Вилл метался в бреду. Его одолевали жуткие видения, которые лихорадкой вцепились в тело. Кровь помнила паучью секрецию, и с этим ничего нельзя было поделать. Можно было только пережить или погибнуть.