Адам Робертс - Матрица÷Перематрица

— Мм Мм, — сказал Гордон, не считая, впрочем, что должен извиняться. У него не было носового платка, а был бы, он все равно не сумел бы высморкаться из-за наручников и все прочего. Учитывая сложившиеся обстоятельства, могло быть хуже.

— Я говорил, сядем и подумаем, — продолжал визгливый адепт тоном оскорбленного достоинства, — а ты: «Нет, нет, чего тут раздумывать».

— Давай, — сказал первый, поднимая в отчаянии руки, — просто усыпим его и начнем все сначала. Давай, — он возвысил голос, чтобы не дать второму вставить слово, — не будем выяснять, кто больше виноват, ладно? Просто усыпи его, сделай ему новый рот, а завтра начнем опять.

— Усыпи? — сказал Гордон. — Но я не устал.

Если быть точным, сказал он: «Ммм? Мм м мм мммм», — но это значило то же самое.

И тут второй адепт, словно ниоткуда, достал странное устройство. Оно висело в его правой руке, как игрушечная люстра, и Гордон еле успел понять, что это мобиль для детской кроватки — маленькие мохнатые мишки и лошадки, подвешенные к кольцу, — как вся эта штука начала вращаться, повторяя несколько колыбельных нот. На Гордона мгновенно накатила усталость, и он провалился в сладкий сон.

Разбудил его пронзительный звон будильника. Гордон сел. Приснится же такое! Удивительно странный сон. Не страшный, не тревожный — просто странный.

Гордон раскрыл рот и запустил туда пальцы. Губы явно на месте, правда, они потрескались и шелушились. Он потянул пальцами за отставший клочок кожи. Губа сразу заболела. И зачем только понадобилось ее тянуть? Гордон застонал своим особым утренним стоном. У него были разные стоны для разных этапов дня: проснувшись, он стонал тише, более хрипло и жалобно, чем на станции, когда объявляли, что поезд опаздывает на час, или в офисе, когда ему за десять минут до конца рабочего дня клали на стол новое задание.

Будильник не умолкал. С жутким чувством какой-то неправильности Гордон сообразил, что это не будильник. Что у него вообще нет будильника. Звонил телефон.

Тоже очень странно. Несколько дней назад он выдернул телефон из розетки. Гордон встал и поглядел. Провод с вилкой лежал на ковре.

Гордон схватил трубку.

— Алло?

Голос Клинити сказал:

— Тебе надо встретиться с нашим вождем.

— Вождем?

— Да.

Сонные мозги Гордона заскрипели. Первой мыслью было: значит, она ему не приснилась. Второй: надо договориться о встрече. Преодолей страх, просто пригласи ее. Скажи: я бы предпочел встретиться с тобой. Поужинаем при свечах, только ты и я. Я заскочу за тобой в семь.

Однако на самом деле он промямлил:

— С вождем. Да, конечно.

— Встречаемся в «Королевском бутерброде» на Хай-стрит. Через двадцать минут.

— Хорошо, — сказал он как в дымке. Внезапно в мозгу что-то крякнуло. — Эй, — закричал Гордон, — как ты мне звонишь, если провод…

Но телефон уже отрубился.

Клинити выглядела так же замечательно, как и в первый раз, только теперь ее дивные глаза были скрыты черными очками. Очень стильными. Очень странными. От черной оправы отходили в сторону по четыре завитка, словно обсыпанные алмазами паучьи лапки.

— Э… — начал Гордон, когда они шли по Хай-стрит. — Красивые очки.

— Ты так думаешь? — обернулась Клинити. — Выбирала не я. Обычно я их выкидываю.

Гордон замолк.

— Ты их обычно выкидываешь? — повторил он.

— Только они всегда возвращаются.

— В каком смысле? Как бумеранг?

— Ну конечно, нет, — сердито ответила Клинити.

— Не понимаю.

— Разумеется, не понимаешь. Ты хочешь сразу получить ответы.

— Это было бы здорово.

Словно желая продемонстрировать, как швыряется очками направо и налево, Клинити сорвала их с лица и бросила в поток машин. Гордон смотрел, почти ожидая, что они прилетят обратно.

Не прилетели.

На Хай-стрит они сели на автобус номер 256. Хотя они устроились наверху, на заднем сиденье, Клинити в своем полиэтиленовом наряде, как и ожидал Гордон, сильно выделялась среди других пассажиров. На конечной остановке пересели на 317-й. Дальше пошли пешком. Клинити постоянно оглядывалась через плечо, словно страдая манией преследования.

— Мне такой сон странный приснился, — сказал Гордон. Воспоминания вчерашнего дня свербели у него в голове.

— Да?

— Как будто меня арестовали два тайных агента, а потом… Понимаю, это звучит странно, но они стерли мне рот.

На Клинити это не произвело особого впечатления.

— Только рот?

— Что-что?

— Какие-либо другие отверстия? Или только рот?

— Кажется, только рот. Трудно сказать наверняка. Что-то ты не очень удивилась.

— Я же была там, когда тебя арестовали. А насчет рта — ничего удивительного. Они могут изменить тебя, если захотят. Изменения сохраняются час или чуть меньше.

— Как такое возможно? Ерунда какая-то.

— Не спрашивай меня, — надменно отвечала Клинити. — Подожди, пока увидишь Вождя. У него есть для тебя ответы.

Они пошли дальше.

Наконец Клинити вывела его к очень задрипанному зданию в районе Ислворта.

— Здесь он живет? — спросил Гордон. — Вождь?

— Да, — отвечала Клинити, не глядя на него.

— Он не может позволить себе что-нибудь поприличнее?

— Ему больше нравится здесь.

— А имя у него есть?

— Он для нас как отец, — сказала Клинити. — Авраам нашего народа. Его зовут Шмурфеус.

— Шмурфеус, — повторил Гордон. — Ясно.

Они поднялись на лифте, который расписал из аэрозольного баллончика некий художник-новатор. Нарушив все стереотипы росписи лифтовых кабин, он украсил левую стену огромным схематических изображением мужского репродуктивного органа, а на двери, смело экспериментируя с формой и лингвистическим содержанием, начертал слово «пидорас», словно надеясь методом проб и ошибок прийти к правильному написанию. Слово было написано через два «и», через два «а», через два «р», через два «с» и даже с «з» на конце.

Гордон как раз заканчивал читать список, когда двери открылись. Они вышли на темную, пахнущую мочой площадку.

Клинити постучала в ничем не примечательную дверь.

Дверь открылась.

Комната за ней была почти пустой. Два бордовых кресла стояли одно напротив другого. Освещение создавали лишь свечи на шкафу. Другой мебели в комнате не было. Грязно-зеленые обои отстали от стен; по углам прятались тени.

Двери открыл бритоголовый молодчик в водонепроницаемом дождевике от Армани, а посреди комнаты, в одном из кресел, сидел человек, к которому они пришли: Шмурфеус, в длинном кожаном плаще. Он был абсолютно лыс. Синие очечки сидели на переносице без помощи дужек. Черная кожа отливала синевой, лицо выражало безмятежное спокойствие. И вместе с безмятежностью в нем чувствовалась неукротимая сила. Он излучал власть. Гордон прикинул, что росту в нем не меньше, чем два метра три сантиметра. Ближе к трем метрам двум сантиметрам. Великана окружала аура мощи, знания и мудрости. Руки он держал перед собой, сведя пальцы.