Михаил Харитонов - Золото твоих глаз, небо её кудрей

Путь ко рту госпожи был для чашки долгим, непростым. Сначала липупетка влюбилась в бокала Флюти-Флюта, который умел хрустально звенеть на разные лады {228} . У него сломалась ножка, и пришлось его разбить. Он умер гордо и красиво, как подобает истинно благородному существу — разлетевшись на мраморном полу на сверкающие осколки. Потом был чайник Фарфорыч, умевший умиротворяюще побулькивать и рассказывать всякие истории, по большей части им же и выдуманные. Фарфорыча потеряли во время поспешного ночного бегства из дворца Арбракадабра. В ту же ночь Бисквит-де-Фаянс овдовела. Её супруг, блюдец Альфонс {229} , треснул, когда полковник Барсуков, помогавший беглецам, случайно присел на коробку с посудой. Об Альфонсе чашка грустила временами: тот был интересным мужчиной. С ним можно было и поболтать, и немножко поссориться… а иной раз и поскрестись донышком — ночью, тихонечко, когда никто не видит. Но всё-таки настоящей любви между ними не было. Так что вдова утешилась обществом своей госпожи. У которой становилось всё больше власти и всё меньше друзей.

Морра, откинувшись в высоком кресле, сделала первый глоток. Чашка привычно взволновалась — хорошо ли она всё сделала.

— Уффф… — выдохнула вриогидра и отхлебнула ещё.

Бисквит-де-Фаянс тихонько улыбнулась крохотным ротиком на донце. Похоже, чай удался.

Дверь в кабинет чуть приоткрылась — ну вот совсем-совсем чуточку, буквально на тонюсенькую щёлочку.

— Г-г-га… гаспажа Морра, посетитель какойта! — раздался оттуда гогот секретарши.

Гусыню назначили к Морре в помощницы на недельку — за разврат, пьянство и дебош на рабочем месте. Морре гусыня не нравилась, так что после пары задумчивых взглядов у гулящей птицы повылазили все перья с верхней части тушки. Это прибавило ей дисциплины и усердия, но не исправило манер.

— Зови, — распорядилась Морра.

В отличие от прочих авторитетов, вриогидра была демократична и придерживалась самых широких воззрений. Попасть к ней на приём было проще простого. Госпожа принимала всех, ибо исходила из простого расчёта: если уж кто решился рискнуть собственным здоровьичком ради разговора, то, значит, вопрос действительно серьёзный. Так что для ходока всё ограничивалось обыском у эмпатов. Обыском — ибо нехорошие инциденты случались не то чтобы часто, но регулярно.

Хлопнула дверь, звякнул колокольчик. Вошёл кто-то лёгкий: паркет под ним почти не скрипел.

— Добрый день, госпожа Морра, — прошелестел голос. Чашка решила, что это какой-то инсект: акцент был очень уж характерный, насекомий.

— И вам того же, господин… э-э-э…

— Пших, — прошелестел голос. — Франтишек Пших. По основе чешуйник. Я профессор филологии Хемульского университета. До недавнего времени — завкафедры германских языков. В настоящее время на пенсии…

— Вы по какому вопросу, гражданин? — в голосе Морры проскользнули неприятные нотки. Чашка подумала, что этот посетитель расстройством желудка уж точно не отделается.

— Год назад меня осудили за съедение переплёта редкого художественного альбома из университетской библиотеки, — грустно сказало насекомое. — Доверенные лица, к которым я обращался, ничего сделать не смогли. Я был вынужден заплатить штраф… да и Дочь бы с ним, со штрафом… но у меня отняли читательский билет! Понимаете, что это для меня значит?

— И вы меня беспокоите по таким пустякам? — тон Морры стал ещё холоднее. Чашка подумала, что посетитель наговорил на импотенцию и выпадение усиков — и это ещё как минимум.

— Я учёный. Библиотека — это вся моя жизнь, — с достоинством ответил чешуйник. — И кроме того, хочу оставить по себе добрую память. Хотя бы в кругу коллег. Я старый уже, долго не протяну. Но для мне… — он не договорив, закашлялся.

Чашка решила, что посетитель слишком долго дышал библиотечной пылью. Дар Морры обычно бил по самому слабому месту.

— Гм-м-м… добрая память… — протянула Морра, смягчаясь. — Хорошо, допустим, что вы не виноваты и хотите восстановить репутацию. Какие ваши доказательства?

— Этот переплёт… Да, в юные года у меня был… неприятный эпизод с обложкой сочинения Феофилакта Симокатты {230} … ну с кем по молодости не бывает. Но не в данном случае! Поймите, переплёт альбома был кожаный! А я не кожеед! Я не имею никакого отношения к семейству Dermestidae! Я типичнейший Lepismatidae! Меня ведёт только на крахмал или полисахариды {231} ! Ну какие в кожаном переплёте полисахариды, скажите на милость?!

— Н-да, и в самом деле, — согласилась Морра, подумав.

— И этого очевиднейшего факта никто не принял во внимание… кх-кх, — насекомое сильно заперхало. — Убедительно прошу разобра… кх-кх-кх. — Если удастся до моей смерти решить этот вопрос — буду очень… кх-кх-кх.

— Я посмотрю дело, идите, — милостиво разрешила Морра.

Профессор филологии покинул кабинет значительно быстрее, чем зашёл в него.

— Не забудь вечером напомнить, — сказала вриогидра чашке. — Разбираться не будем. Просто выпишем этому филистеру читательский билет и вернём деньги. Ах да, и подарим ему какой-нибудь научный многотомник… крахмалистый, — добавила она, усмехнувшись.

— Поняла, — сказала чашка. — Вернуть билет, деньги, подарить многотомник. А может, Березовскому поручить? — осмелилась она дать совет.

— Березовский занят бюджетом, ему не до ерунды, — ответила Морра со странной интонацией. Чашка промолчала.

Следующим был принят какой-то хемуль, торговец зерном, над которым нависла угроза разорения и конфискации активов. Этот тараторил очень быстро и буквально стелился — ему всё-таки очень хотелось жить долго и по возможности счастливо. Морра пообещала ознакомиться с обстоятельствами.

Далее заявился некий богомол-адвокат. Из разговора стало понятно, что он просит не за себя, а за клиента: тот, видать, пообещал ему очень хорошую сумму, если он рискнёт пойти к вриогидре. Богомол, судя по всему, рассудил, что лучше быть богатым, чем здоровым, а кто не рискует, тот не пьёт шампанского. Однако Морра не любила адвокатов и терпеть не могла просителей за отсутствующих лиц. Так что по итогам пришлось вызывать похоронную команду.

После этого чашка была временно отставлена: вриогидре захотелось узвара, который она пила только из кружки. Точнее, из её трупа. Когда-то кружку звали Беатрис, и она была премилой, хотя и легкомысленной, особой. Увы, она оказалась единственной из де-Фаянсов, на которую Дар Морры всё-таки подействовал. Однако и после её смерти госпожа не перестала её любить. Она отдала чашку специалистам, которые растворили всю органику в слабых кислотах, убрали железо, а коралловый корпус покрыли лаком. Бисквит-де-Фаянс иногда думала, что Беатрис очень повезло: даже после смерти она осталась нужной и полезной.