Михаил Харитонов - Золото твоих глаз, небо её кудрей

— Что-что? Ничего! Жёлтые ботинки! — сердито сказал Розан Васильевич.

— Так э на бы в сё че м до за то ло? — спросила Мальвина, расчёсывая перед зеркалом голубые кудряшки. Расчёска этого не выдерживала, зубья бессильно летели на пол. Тогда Мальвина рожала новую расчёску и принималась за прежнее. Это было глупо и отвратительно.

Но гораздо отвратительнее было то, что показывал крокозитроп.

Перед котом была клетка. Самая тесная из всех — прямоугольный треугольник. На чёрном полу треугольника на коленях стоял человечек — маленький, задавленный тяжестью красной диагонали, которую он держал на своей спине. Перед ним была вертикальная белая стена, с которой на него смотрели шесть звериных ликов, шесть оскаленных пастей. Человечек пытался стучать руками по стене — но звери рычали и кусали его за руки.

— Таково положение души существа, подвластного тентуре, — грустно сказал Розан Васильевич. — Она всегда находится в точке элементарного события и несёт его тяжесть на себе. Она пытается повернуть течение дел туда, куда хочет, но ей не даёт этого сделать тентура. Ибо вместо собственной воли души она управляема элементами тентуры, то есть грехами.

— Грехами? — не понял кот.

— Ну так их раньше называли. Термин, конечно, неудачный. Поскольку моралистический, а мораль бывает разная. Слушайте меня. Грех — это чужая воля, навязанная вам извне. Запомните навсегда: грех — это чужая воля! Это навязываемая вам извне воля тентуры и ангелов её. Техники это называют «внешние желания». Для каждого вида живых существ они прописываются свои. У вас у всех установлена старая человеческая система. Вот, полюбуйтесь.

Шесть чудовищ окружили Базилио со всех сторон. Под ногами извивалась какая-то змееобразная тварь, её пустые глаза были налиты злобой. Она поднимала голову, готовясь жалить его живот. Мерзкая жаба тянулась к котовому члену. Она бы и дотянулась, но ей мешала голодная зубастая пасть, пытающаяся добраться до тела Базилио, чтобы отъесть от него что-нибудь. В задницу коту лез какой-то белый червь, намеренный в нём, в коте, навеки поселиться. Гигантская моль жевала его шерсть, жаждая остричь его и навариться на том. Сверху же База прессовала огромная жопа, давящая на темя и к тому же ёрзающая, чтобы насадиться на котовую голову. Приходилось всячески отпихиваться и поддерживать её руками, чтобы в неё, в постылую, не попасть.

Видение продолжалось всего миг, но это был очень длинный миг.

— Ну что, понравилось? — ехидненько спросил крокозитроп.

— Тьфу! — кот сплюнул себе под ноги, отчего у него там пророс эдельвейс и тут же заколосился.

— Куда плюёте? На себя плюёте! — пожурил его Розан Васильевич. — Мы все именно так внутри и устроены. Я — немного иначе, но смысл тот же. Мы сидим в клетках, а нами управляют вот эти самые. Внешние желания. Помните жабу?

Кота аж перекосоёбило.

— Во-во. А знаете, сколько раз вы ей отдавались? Поверьте, часто. Это Похоть. Luxuria по-латински. Выдаёт себя за «половое влечение» так называемое. Хорошо, хоть этой гадости у меня нет.

— А что у вас? — полюбопытствовал кот.

— Долго объяснять, — несколько нервно сказал крокозитроп. — Кстати, если уж об этих вещах. Вы понимаете, почему я вам всё это рассказываю? Я обещал сообщить вам тайное знание рыбонов. И так уж получилось, что я могу это сделать хотя бы посмертно. От вас я жду того же, Базилио! Сохраните мой сперматофор! И положите его в Септимию! Вы даже представить себе не можете, как это важно!

— Да понял, понял, — кот махнул рукой. — Обещаю и клянусь.

Кот прямо-таки почувствовал, как Розан Васильевич расслабился.

— Это то, чего я ждал, — сказал он. — Вам я доверяю. Вы сделаете. Ну что ж, продолжим. Помните у ног гадюку? Это Ira, то есть Гнев. Кусает душу существа в самые неподходящие моменты и ведёт к гибели. Ахилла вот сгубил, меня вот сгубил…

— Вас? — не понял кот. — Вы же вроде бы это, случайно убились?

— Не случайно, — крокозитроп печально свистнул какой-то трубочкой. — Моя судьба была предопределена, когда мы поссорились. Из-за Алисы. Помните? Вы не хотели её выдавать, и я это понимал. Но меня заело. Вы разозлились, ушли. Завернули в туалет. Там обнаружили Септимию. И понеслось.

— А чего изменилось? — не понял кот. — Даже если бы той ночью вышли, мы бы всё равно столкнулись с говорящим деревом.

— Я думал об этом. Нет. Было бы иначе. Потому что я уже готов был умереть и лез на рожон. Например, начинать разговор с деревом без демонстрации силы было глупо. Дерево нужно было сначала поджечь с расстояния, потом дать ему сбить огонь, поджечь снова. И вынудить к переговорам. Вы могли бы это сделать, Базилио, но не сообразили. Но с вас взятки гладки, а вот то, что и я не подумал… Неужели вы скажете, что это мы сами собою управили так? Не правильнее ли думать, что управился с нами кто-то совсем другой?

— Всё, хватит, — решительно сказала Белая Королева, уже и не притворяющаяся Мальвиной. — Заканчивайте дозволенные речи.

— Недозволенные речи, — поправила Чёрная Королева, поглаживая бороду, которая ей и вправду очень шла.

— И в самом деле, — согласилась Белая. — Это всё необходимо решительно приструнить.

— Пресечь! — возразила Чёрная.

— Сгинь, рассыпься! — быканул на них крокозитроп, и королевы осыпались прямоугольными картонками, навроде игральных карт.

Одна карта упала под ноги Базилио. Он поднял её и увидел изображение хомосапого в шутовском колпаке.

— Положите на место, — серьёзным голосом велел Розан Васильевич. — Это не игрушка.

Кот послушался и не прогадал. Крокозитроп, гонимый королевами, сделал неожиданно мудрую вещь — взял да и вывернулся наизнанку.

На изнанке оказалось чёрное небо без единой звезды. Базилио, впрочем, углядел какое-то расплывающееся зеленоватое свечение.

Под ногами было что-то очень твёрдое. Кот опустил взгляд и увидел то, чего в жизни не бывает: абсолютно ровную желтоватую поверхность. Она простиралась от его ног и до горизонта — который был очень близко, почти рядом.

— Это Земля через четыре миллиарда лет, — объяснил крокозитроп.

— Аккуратно тут, — заметил кот.

— Ещё бы. Планету ужали до пятисот километров в диаметре. Я так понимаю, временно повысили массу до звёздной, а когда она сжалась — вернули к прежней. Но с тех пор тут всё так… очень плотненько.

Кот посмотрел на поверхность планеты — идеально ровную, тускло блестящую. Она была непроницаемой во всех доступных коту диапазонах. Разве что в инфракрасном можно было различить какие-то узорчики: поверхность прогревалась неравномерно, с разницей на тысячные доли градуса.

— Зачем? — спросил он.

— Никто не знает. Наверное, хотели решить какой-то вопрос. Так, чтобы без следов. Оглянись.