Сергей Арьков - Тёмный легион

Впрочем, недолог был сон нерадивого караульного. Едва он придремал, как во входную дверь снаружи постучала чья-то зловещая рука. Этот стук разбудил Владика. Тот вначале подумал, что ему показалось, но в этот момент стук повторился, и прозвучал более настойчиво. Страх великий овладел программистом. Он попытался ухватиться за ту соломинку, что, дескать, это хозяйка избы явилась с ночной прогулки и просится домой, но когда на дверь обрушился целый град ударов, стало ясно – там, снаружи, отнюдь не хрупкая пенсионерка.

В дверь барабанили уже безостановочно, притом казалось, что незваные гости орудуют в восемь рук. Тут бы что-то предпринять, хотя бы укрепить баррикаду на входе, но Владика сковали тиски ужаса, и все, что он смог сделать, это вжаться в угол и скулить. Для программиста было очевидно, что это зомби Легиона пожаловали по их души. Судя по всему, некромант оказался злопамятным, и решил не прощать Цента, настроившего обитателей Цитадели против повелителя мертвых. А заодно он решил не прощать и своего посла, не справившегося со своим поручением.

– Что это? Что за грохот? – закричал Цент, разбуженный стуком в дверь. – Очкарик, это ты хулиганишь? Казню поленом!

– Они пришли! – обрел дар речи Владик. – Они явились за нами!

– Да кто? – ворчал Цент, поднимая себя с лежанки. – Кто там? Ты их видел?

– Это мертвецы! – глотая слезы, поведал программист. – Легион послал их за нами. Ему нужна наша плоть.

– Наша ли? А вдруг только твоя? Следует это выяснить. Если они пришли лишь за тобой, так и быть, отдам.

В этот момент снаружи зазвучали столь дикие крики, что даже Цент от неожиданности сел обратно на лежанку. В дверь забарабанили еще сильнее, вся баррикада опасно зашаталась.

– Их там целое войско! – истекал слезами Владик. – Они сейчас ворвутся.

– Проклятые зомби! – рычал Цент, быстро бегая по избе в поисках оружия. Был тут вчера отличный колун, но Владик взял его наколоть дров и, разумеется, бросил снаружи. За такое разгильдяйство следовало бы прибить, но что-то подсказывало Центу, что программисту и так недолго осталось.

В итоге пришлось импровизировать. Перевернув стол, Цент отломил у него две ножки. Одной вооружился сам, вторую протянул рыдающему Владику.

– Зачем это? – закричал программист, с ужасом глядя на дверь. Та уже ходила ходуном под градом ударов. Снаружи продолжали нестись дикие крики, в которых Владику мерещилась членораздельная речь. Конечно, такого не могло быть. Зомби не разговаривают, если только их не контролирует Легион. А тот вряд ли снизошел до того, чтобы лично заниматься отловом своих врагов. Скорее просто послал орду мертвецов по следу. Нужно было не заселяться в избушку, а бежать из этих краев как можно дальше и быстрее.

– Нас ждет последний бой, очкарик, тебя и меня, – торжественно провозгласил Цент, вручив однополчанину палку. – Видно не судьба нам с тобой дожить до пенсии. Ну, я-то ладно, пожил свое. И баб покрыл немало, и морд набил изрядно. Все изведал, все прочувствовал. Грех жаловаться. А вот ты….

– Что я? – заинтересовался Владик.

– Да то. Ты-то, горемыка, считай и не жил. Что у тебя хорошего было? В игрушки тридцать лет проиграл, вот и вся биография. Ну, еще с Маринкой, макакой страшной, постель делил. Тебе, наверное, вообще обидно умирать.

– Я хочу жить! – в отчаянии закричал Владик. Он отказывался верить в то, что сейчас в избу ворвутся чудовища и начнут рвать его на части. Вопьются зубами, станут отгрызать от еще живого куски плоти, и все это произойдет на самом деле.

– Ты и так уже на этом свете задержался, – покачал головой Цент, не спуская глаз с двери. – Разве такие перцы, как ты, могли выжить в условиях зомби-апокалипсиса? То, что ты еще дышишь, это недоразумение. Ну и моя вина, разумеется. И Машкина тоже. Если бы мы тебя не оберегали, тобой бы уже давно подзакусили вурдалаки. И это было бы правильно. Не согласен?

– Нет! – завопил Владик. Обычно он боялся спорить с извергом, и на то были весьма веские причины, но сейчас, перед лицом неминуемой гибели, программист решил, что терять ему больше нечего.

– Ты меня не оберегал! Ты меня все время мучил! – сорвался он. – Кормил всякой гадостью, заставлял мерзнуть, издевался. Это, по-твоему, забота?

– Ах вот ты как запел! – закричал Цент, замахиваясь на Владика ножкой от стола. – Значит, в том я виноват, что шашлыком тебя не кормил, шубами не укутывал и по нужде на руках не носил? Может еще и подгузники тебе, ляльке-переростку, менять прикажешь? Ты посмотри на себя! Взрослый мужик, а ведешь себя как недоразвитый детсадовец. Хочешь жрать – иди и добудь. Я тебе не холоп, чтобы на блюдечке кушанья подносить.

– А я не добывал? – потеряв страх, воскликнул Владик. – Я добывал!

– Во сне, разве что.

– Наяву я добывал. И много раз. И что тогда бывало?

– Что?

– А то, что ты у меня все отбирал. Я добывал, а ты отбирал. И съедал. Один. А меня заставлял луком давиться.

– Вот тут ты не лги, – усмехнулся Цент. – Давиться луком я тебя не принуждал. Мог бы и не есть его.

– Так ведь больше нечего! Все остальное ты мне не давал.

– А ты и взять не мог.

– Да как?

– А вот так. Тебе, очкарик, похоже, в роддоме инструкцию к жизни не выдали, и ты не знаешь, что за все на свете нужно бороться. Просто так ничего не бывает. Хочешь питаться – борись за это.

– С тобой?

– Да хоть бы и со мной, – пожал плечами Цент. – Чем я хуже других?

– Да ведь ты сильнее в десять раз! – в отчаянии закричал Владик. – Как мне с тобой бороться?

– Ну, ты скажешь тоже – в десять, – скромно отмахнулся Цент. – Во все пятьдесят, вот это точнее. Но это дело не меняет. Мамонт тоже сильнее человека, но предки как-то справлялись. Потому что были не программистами, но конкретными пацанами. Если бы они знали, что у них будут такие потомки, как ты, то руки бы на себя наложили. Ты, очкарик, опозорил не только себя, наш город, страну и планету, ты осрамил своим существованием все человечество. На твоем месте я бы уже давно удавился, все лучше, чем жить с чувством стыда, позора и отвращения к себе. Ну и мне бы радость доставил. Представляешь, выхожу я утречком из дома, глядь, а ты на дереве висишь, покачиваешься. Сам синий, язык наружу торчит, тебя вороны клюют. Как бы возликовало мое сердце, как воспела бы душа от радости, узри я твою хилую тушу без признаков жизни! Уж я б тебя долго не снимал, дней семь или восемь. Вышел с утра, глянул, и на целый день заряжен позитивом. А вечерком устраивал бы чаепития на свежем воздухе под твоим протухшим трупом. Пил бы кофе, баранки кушал. Потом, конечно, пришлось бы тебя закопать, ну или в ближайшую рытвину оттащить и бросить. Чтоб я еще горбатился и для тебя могилу рыл, это тебе много чести. Разлагаться можно и так, на свежем воздухе. Представляешь, валяешься ты такой в канаве, распухший, вонючий, над тобой мухи жужжат, собаки тебя грызут. Ох, я бы приходил к той канаве, навещал бы тебя. Вот так загрущу, поддамся унынию, и тут же к тебе. Как гляну на твои останки, и сразу улыбка до ушей.