Юрий Глазков - Черное безмолвие [сборник, 2-е издание]

— На лапу я ничего не давал. Щебень мне не нужен. Кто вы такой? — спросил Зонг.

— А куда я попал? — веселость исчезла.

— В милицию, — вдруг почему-то именно так решил ответить Зонг. Ему очень захотелось напугать этого человека, и он вспомнил, что люди детей пугали именно милицией.

В трубке что-то хрюкнуло, забормотало, и до Зонга донеслось лишь одно четкое слово «мать». Робот опять не мог связать в единую цепь щебень, лапу диспетчера и чью-то родительницу. Обобщив доступную информацию, Робот пришел к выводу, что на людей действует что-то общее. Один из компонентов общего — это пища. В этом у Робота был пробел, ему пища не нужна.

«Умственный потенциал человека во многом зависит от составляющих того, чем он питается», — решил он. Он обратился к памяти. Она подсказала ему наиболее питательные продукты. Робот решил изучить их.

«Прежде всего нужно их получить», — озадачил себя Робот. Зонг нашел справочник и телефон треста столовых и ресторанов общепита города. Ячейки его памяти содержали такие понятия, как «общепит — общественное питание», «трест — объединение». «Столовая» — помещение, где бывает пища. «Ресторан» — то же, но пища там лучшего качества, там присутствуют часто и вежливые люди. Робот не понял, зачем людям иметь разного качества пищу, и решил получить кое-какие образцы. Он взялся звонить. Он попал совсем не туда. На вопрос «Куда я попал?», который Робот сформулировал после общения по вопросу щебенки, первый раз ему ответили, что в морг, второй — в баню, третий — в милицию, четвертый — в роддом. Роддомы отвечали чаще всего.

«Как они любят детей, — подумал Робот, — сколько их построили».

Двадцатый раз был удачным. Ответил трест.

— Алло, слушаю вас, трест столовых, — в трубке еле-еле слышались слова, Зонг снизил порог чувствительности приемных устройств и теперь уже четко услышал: — Вика Наумовна слушает.

— Будьте любезны, скажите, пожалуйста, в каком ресторане или столовой я мог бы поужинать с икрой разного цвета, черной и красной, я имею в виду, осетром, омаром и телятиной, — ячейки памяти третьего исторического ряда подсказали ему эти термины.

На другом конце оценили юмор Зонга.

— Да ты, парень, просто клад. — Голос Вики Наумовны стал веселым. — Ну и память у тебя. Даже произносишь эти слова правильно. Ты кто же такой? Я тебе домой картошки пришлю и огурчиков без пестицидов и нитратов. С экспериментального поля. Это тебе за юмор. А поесть ты сегодня вряд ли сможешь. Рыбный день сегодня, а она одна на весь город — ледяная да угольная.

— А разве осетр не рыба? — наивно поинтересовался Зонг и тут же понял, что этого не надо было делать.

— Ты вот что, шутник. Я думала, ты действительно с юмором, а ты… — трубка умолкла.

Значения последнего слова Робот не нашел, но сохранил в памяти с признаком «негативные термины».

Робот решил посетить театр и вновь взялся за телефон. Неожиданно в трубке появился диалог совершенно других людей.

— …ты представляешь, неделю как поженились, а он умер. Кальмарами отравился. Все ее, Варвару, звал. Детишек от первой жены и внуков от второй призывал. Профсоюз звал. Все приходили и председатель тоже. И та… его Валя приходила. Представляешь? — В трубке кто-то всхлипнул, Зонгу стало жалко того, кто умер. Разговор продолжался. — А как посмотрели, у него ни копейки, то же мне… На кой черт такие мужья нужны, пропади они пропадом.

Зонгу стало не по себе. Неожиданно всех перебил молодой и звонкий голос.

— …поэтому, как сказал Иван Петрович, завтра надо пятьсот юношей и девушек на посадку сада… Что? Да брось ты, лопат всего сто. Для массовости, для масштаба. Иван Петрович это любит… Что?.. Опять ты за свое, экзамены подождут. И плакаты яркие и броские… понял. Ну и ладушки.

Трубка говорила уже третьим голосом:

— Вась, а Вась. Ты какую достал: сырокопченую или вареную. Смотри, сутки ехать. А мне что купил? Колготки не забудь, — женский голос звенел колокольчиком. — Не добудешь, домой не пущу.

Зонг положил трубку и включил телевизор. Шел фильм. Ребенок лежал в кроватке, мать нагнулась к нему со словами: «Сладенький ты мой, сейчас я тебя съем». Спина заслонила ребенка, послышался детский плач. Зонг выключил телевизор. Блоки логики отказывались понимать что-либо. Зонг решительно отключил питание. Он перестал существовать. Мыслители всех краев Вселенной так и не дождались новой информации и решили — пусть планета развивается так, как это получается у ее Разумных.

Шариков Иван Петрович был обыкновенным человеком. Он, как и все, был активистом, любил своих детей и хорошо относился к своей жене, к жене соседской тем более. Они ему иногда доставали «Аргументы и факты». Шариков вообще любил читать. Он читал в автобусе, в метро, в троллейбусе, пока добирался до работы. Он читал на работе, а потом опять в троллейбусе, метро и автобусе. Он читал даже в лифте и на ходу, когда шел на обед. Шариков служил начальником отдела кадров штаба гражданской обороны своего родного завода. Он, как и все, думал одно, говорил второе, а делал, что было довольно редко, третье.

Все было бы хорошо до того времени, как ему попался в рабочем столе (осталось от старого начальника) психологический словарь. Как только он прочитал, что у человека два полушария головного мозга, он сразу же задумался, как сократить одно, а его функции возложить на оставшееся. Он написал три предложения в высшие инстанции, но ни одно из них не прошло, люди так и продолжали рождаться по-старому, с двумя полушариями. Тогда Иван Петрович начал заниматься самоизучением. Первое, с чего он начал, — он хотел понять, почему он думает одно, а говорит другое. Долго не получалось. Но наконец он понял. Как освободить ту часть мозга, которая «перерабатывала мыслительную информацию в словесную». Он назвал эту часть — контролер с позициями выгодности для себя. Он, этот контролер, формировался под влиянием увиденного, услышанного и прочитанного.

Тогда он уехал в свою родную деревню. Глухомань, какую свет не видывал. Он отключил телевизор, радио, ни с кем не говорил, ни на что не смотрел. Он ел и думал. Через месяц у него все получилось. «Контролер» исчез из его мозга. Он вернулся на работу и зажил новой жизнью, прослыв теперь человеком неуравновешенным и скандальным. Он получил взыскание, ему не дали три премии, его портрет сняли с Доски почета. Но он уже ничего не мог сделать. Он мог говорить лишь то, что думал.

Долго Хаос превращался в Космос, в упорядоченное пространство. Все находили свое место и время в этом переплетении Страстей Природы.

Чаша Весов дрожала, отражая эту борьбу и становление Нового Мира. Рисунок Созвездия Весов менялся, не отыскивая единственно правильного.