Марина Воронцова - Госпожа Эйфор-Коровина и небесная канцелярия

Пропел петух. Люба тряхнула головой и увидела, что Бальберит исчез, а она лежит перед пустым столом, на котором громоздятся остатки ночного пиршества.

- Заснула я, что ли? - спросила себя мадам Вербина.

Решив, что ей, должно быть; просто привиделся красочный сон, она огляделась вокруг.

- Надо в туалет сходить, пока он не пропал! - осенило ее и Люба бросилась за ширму.

Однако уже через десять минут ею овладело сильнейшее беспокойство. Бальберитовы ухищрения и не думали исчезать. Кровать с балдахином оставалась на месте. Исчезли только свечи, но этому было простое объяснение - они просто догорели. Объедки и не думали пропадать! Кроме того одного взгляда на стол было достаточно, чтобы подумать будто этой ночью тут пировала целая компания.

Люба схватилась за голову, как же она объяснит все это тюремщикам? Теперь уж ее точно ничто не спасет!

- Ах, он, мерзавец! Он же меня просто подставил! - мадам Вербина разгадала хитрость Бальберита, но, увы, слишком поздно.

Дверь с грохотом отворилась, и на пороге появился тюремщик.

- Вста... - браво гаркнул он и замер с открытым ртом, оглядывая камеру, - ...вай, - машинально договорил стражник, присев от испуга.

Потом попятился назад, с ужасом посмотрел на Любу, медленно развернулся и пулей выскочил в коридор, захлопнув за собой дверь. Затем мадам Вербина четко услышала, как на пол что-то полилось и раздался нечеловеческий крик-вой:

- Чертовщина! Нечистая сила!

Спустя несколько минут, в коридоре топот раздался снова, но на этот раз было понятно, что визитеров намечается целая толпа.

Люба заметалась по камере, не зная как прикрыть оставленное Бальберитом "великолепие". Мадам Вербина схватилась за полог кровати, потом за ширму, потом попыталась подвинуть массивный столик. Было слышно, что толпа остановилась прямо перед Любиной дверью. Внезапно возбужденные голоса смолкли, и мадам Вербина услышала, как тихонько открывается смотровое окошечко.

- А, ну его! - отчаянно махнула рукой Люба и спокойно уселась на кровать. - Два раза не сожгут!

В смотровом окошечке появились напуганные до смерти глаза, выпученные в точности как у глубоководного краба.

- Ой! Дева Мария, защити! - послышалось бормотание.

- С добрым утром, господа! - приветствовала всех Люба.

- Не смей разговаривать с нами, ведьма!

Мадам Вербина узнала голос отца Бартоломео, однако тон его был уже вовсе не так строг как вчера. Доминиканец даже не кричал, а скорее вопил, каким-то дребезжащим тенором. Дверь отворилась и прежде чем Люба успела что-либо сказать, сделать или даже подумать, на нее навалилось человек пять крепких доминиканских монахов, которые тут же скрутили мадам Вербину какими-то странными лентами из атласа. Отец Бартоломео осторожно сунул голову в камеру, и, убедившись в том, что "ведьма" обезврежена, вошел. Причем к нему тут же вернулась вся "гордость и стать".

- Ну, после всего этого ты еще будет утверждать, что не являешься ведьмой? - спросил он, обводя широким жестом "чертово" убранство.

- Что вы имеете в виду? - мадам Вербина совершенно непонимающе заморгала.

- Как здесь появились все эти вещи?! - завопил отец Бартоломео. - Вам помог нечистый дух! Другого объяснения не может быть!

- Послушайте, не знаю, что за вещи вы имеет в виду, но вот эта деревянная лавка, забрызганная кровью и такой же столик, и вонючее ведро - были здесь с самого начала. Черти бы уж постыдились такое убожество женщине в камеру поставить! Вы посмотрите на эту лавку, - Люба показала рукой на шикарную кровать под балдахином. - Здесь же спину можно занозить! Спать невозможно!

Присутствующие переглянулись, а потом, будто по команде, принялись креститься, тереть глаза, потом крестить глаза.

- Ведьма! - завопил отец Бартоломео. - Ты ведьма.

- Успокойтесь, психопат! - заявила осмелевшая вдруг Люба. - Не моя вина, что вас тут всех, как это нынче говорят, глючит! Мало ли чего вы за ужином наелись?! Может, вам кухарка поганок сготовила, вот вам и чудится невесть что! А я вот ночь просидела на хлебе и воде - и никаких посторонних предметов в камере не вижу. Да где вы дурака-то такого найдете, что в тюрьму хорошие вещи потащит?! Всем известно, что у вас тут за порядки!

Монахи стали еще пуще креститься и тереть глаза, и даже сам отец Бартоломео перекрестился, подошел к кровати, потрогал матрац руками, перекрестил его, зажмурился, снова перекрестил.

- Это наваждение, сатанинское наваждение! - повторял он. - Не может здесь быть кровати с балдахином.

- Какая кровать?! Какой балдахин?! Да об эту вашу лавку всю спину себе ободрала! Вы вообще когда-нибудь слышали про Международную конвенцию о правах заключенных. - Уведите ее! - Крикнул отец Бартоломео, оборвав поток Любиного возмущения. Сам он и судьи остались в камере.

- Эй вы! Сейчас не 37 год! Эти репрессии не сойдут вам с рук! - вопила "донья Инесс", которую тащили по коридору на обещанную "экспертизу".

- Что она имеет в виду? - спросил перепуганный верховный судья Эймерик.

- Призывает на помощь сатану, конечно! - ответил отец Бартоломео.

В это время второй судья с большим интересом осматривал столик.

- Какая тонкая работа, - заметил он.

- Что?! Не смеете так отзываться о дьявольской поделке! - завопил доминиканец. Он подошел поближе, наклонился над столиком, потрогал его рукой, и добавил задумчиво, - какая отвратительная вещь. Эй! Пью!

- Да, ваша святость! - один из двух боевых монахов-телохранителей, неотлучно находившихся: при верховном инквизиторе, выступил вперед,

- Пью, забери это!

- Но... - второй судья попытался было возразить, глядя, как произведение искусства уплывает прямо у него из-под носа. - Вам, как лицу духовному, не пристало пользоваться вещами, изъятыми у ведьмы! - запальчиво сказал он отцу Бартоломео.

- Ас чего этого вы, ваша честь, взяли, что я собираюсь им пользоваться? - прищурил глазки отец Бартоломео. - Я забираю его как улику! А вам, как лицу светскому, не пристало забывать, о том, что папа есть наместник Бога на земле, а доминиканский орден представляет здесь папу, таким образом, в моем лице представлен БОГ!

Отец Бартоломео поднял вверх палец и застыл в такой позе, слушая раскатистое эхо от собственного голоса: "Бог!.. Бог!.. Бог!".

Судьи поежились.

- Вот так-то лучше, - сказал доминиканец. - Однако, нам пора. Испытание водой скоро начнется, раз уж вы, дорогой судья Эймерик на этом настояли. Хотя, и так, - отец Бартоломео обвел пространство камеры красноречивым жестом, - все понятие.

Судья Эймерик втянул голову в плечи и мысленно пожелал только одного: провалиться сквозь землю и никогда не возвращаться: оттуда.

Стражники вывели Любу к берегу реки, где, несмотря на ранний час, уже собралась толпа зевак. Мадам Вербина пыталась угадать, что же с ней будут делать. На берегу стоял палач, его помощники и судьи. Палач расправлял мешок.