Денис Блажиевич - Хроники Оноданги: Душа Айлека [СИ]

— Это тоже по-вашему газ? — спросила Тюменцева.

— Нет. Это были они! — закричала нервно Ровняшкина. — Эти колбаски-террористки.

Она залилась горючими слезами. У ней подошел Засентябрилло. Неуклюже потоптался рядом и зачем-то потрогал кастрюльное ушко.

— А Куэро? — продолжала Тюменцева. — Я была в шахте. Я видела что они сделали с несчастным стариком.

— Именно это меня и настораживает, старший геолог. — настаивал на своем Бекетов. — Все остальные на которых напали как они думают, эти страшные существа… Их же не убили.

Ровняшкина зарыдала совсем громко.

— Я не то хотел сказать… Ну вы поняли. То что произошло с Куэро может быть и не связано вовсе с нашим общим помешательством. Контекстом так сказать безумия.

— А где ваша дочь? — вонзила всеми силами гонимый Егором вопрос Тюменцева.

— Дочь?

— Ваша дочь, Мия?

— Моя дочь. Она дома.

— Но я собственными глазами видела. Медведь ее схватил за куртку и закинул себе за спину.

— Я говорю вам она дома.

— Дома?

— Дома — повторил Бекетов.

Тюменцева молчала. Она ему не верила.

— Хорошо! — сказал Бекетов. Он поднялся.

— Идемте.

Вместе с Бекетовым пошли все. Никто не хотел оставаться в одиночестве после этой необычной ночи. Ровняшкину вместе с кастрюлей посадили в тачку. За ручки взялся Засентябрилло. Егор шел впереди. Шел быстро, чтобы остальные поменьше смотрели по сторонам, пытаясь не отстать. Смотреть тут было не на что. Айлек и Келе разворотили все до чего смогли дотянуться. В щепу разнесли крышу шахты. Обвалили камералку. Келе похватали баллоны с пропаном. Пустые баллоны по словам Барселонова. Егор неодобрительно посмотрел на шедшего сзади воротоватого домостроителя. Что не сожрали то разбросали вокруг и подожгли. Так сгорел барак Барклая. И да. Тюменцева права. Айлек забрал с собой Мию. Если бы не Мужик… Егор толкнул дверь. Мия сидела на кровати и читала книгу, качая ногу в розовом сланце. Вокруг Егора никто не закудахтал от неожиданности но закудахтали все. Про себя.

— Здравствуйте. — сказала Мия.

Тюменцева оперлась на косяк двери.

— Я видела. Я сама видела.

Егор с опаской, но обстоятельства требовали, коснулся ее плеча.

— Так бывает. Поверьте. Самое необъяснимое всегда объясняется очень просто. Главное выбрать нужный угол зрения. Бекетову неожиданно помог Засентябрилло.

— Верно, товарищ Бекетов. Я теперь понял как я на вышку попал. Это меня пропан вознес.

— По поводу пропана. — Егор пробежал взглядом по дубовому не школьным рубанком тесанному лицу бурового мастера. Барклай вернувший себе свой низкий хриплый голос вертеть не стал.

— Моя вина командир. Котел у меня. Сам знаешь. Как не…

Сюда так и просилось то великое емкое слово, которое стыдятся официальные словари и культурные интеллигентные твари. Слово объясняющее больше про экономику России чем вся. Академия Наук и сивогривый эксперт Леонид Гозман. Продолжать Барклай не стал. Виновато махнул рукой.

— Напишите объяснительную. — сказал Егор.

«Конечно не убедил» — думал Бекетов — «Но сомнение уже полдела. Забыть не забудут, но признаваться в том, что видели будет накладно».

— А мой муж. — вмешалась Тюменцева. Несгибаемая. Она продолжала верить своим собственным глазам..

— Мне кажется — мягко ответил Егор. — Здесь не место обсуждать ваши семейные проблемы.

Вот так. Подло. Но что делать. Айлек шел по земле. Айлек. Его нужно было остановить. Остановить во чтобы то ни стало. Теперь у него была Мия. Да. Эта девочка, которую он всем предоставил, не была Мией. Вернее она то и была настоящей Мией, но его Мию забрал с собой Айлек. Такая вот хитроперекрученная закруть. Почти как казаки с чубатыми лампасами кричащие «Лююбо! Любо!» Борису Абрасовичу Березовскому. И Бекетову это не нравилось. Также как четвертая кнопка Центрального Телевидения. Бекетов, вообще, не любил цифру 4.

Поле было миллионолетнее. Кратким, меньше обычного вдоха мужчины средних лет, камчатским летом на нем росла всякая разноцветная чепуха со скупыми цветками и белесыми листочками. А больше ничего и не было на этом поле. Так бы и дождалось оно своего персонального апокалипсиса, не подозревая о собственной ненужности и зряшности, так удобно расположившихся между кривляющимся руслом Летучей реки и серыми бегемотными тушами мелких гор, если бы не толстопятый хохол Банджо. У него были корочки наладчика бурильных установок 3 разряда и буфетчица Люська Рейнгардт с улицы Красных Зорь. На первый взгляд две вещи несовместные. Но именно из-за них безымянное поле, осколок эры Палеозоя навсегда потеряло свою невинность. Корочки наладчика забросили Банджо из родного хутора с поросятами в лужах и лужах в поросятах на Камчатку. Здесь Банджо не долго страдал энтузиазмом отцветающих строек социализма. Пошел к Барселонову. Теперь домой отсылал не переводы на вишневый с муравьями садик и беленую мазанку, а не отсылал ничего. Все это решил сделать здесь. На Камчатке. Прямо вокруг Люськи Рейнгардт. Вся состоящая из больших и маленьких скатанных шариков сдобного теста, Люська возлежащая в самом бесстыдном виде, но с накрахмаленной белоснежной трубой на голове среди кирпичной кладки, бетономешалки и нанятых за хлебную тюрю китайцев из Рязани манила к себе Банджо. Гнала в Крашенинников, а надо было в Пенжин! Курва. — выругался Банджо и всадил свой БТР по самые борта в обманчивое расцветающее простенькой флорой поле.

— Подтопило. — хмуро оправдывался Банджо, глядя себе под ноги, ища там утешение.

— Подтопило! — разорялся Барселонов. — Фамилия твоя Подтопило?

— Нет. — искал среди ушей, глаз и носа свой узкий лоб Банджо, чтобы потереть его от такой неожиданности.

— Бурбак моя фамилия.

— Так и говори Бурбак. А то Подтопило.

Вот так. Корочки и буфетчица могли погубить всего Бурбака.

— Как положено надо было выбираться. По Уйчумскому тракту на Пенжин. — Карась чикал свои толстые ожелтевшие ногти складными острыми щипчиками. Он стоял прислонившись к пологому картофельному борту засевшего БТР.

— Теперь, если БТР выдерем. Назад надо… А все Шершавкин.

Банджо осмелел.

— Точно… Если бы не он. — но под гневным взглядом Барселонова снова заскучал.

— Ну и Бурбак, конечно.

Начали выдергивать БТР. Подсохший тонкий слой с болтающимися на нитяных белых корнях цветочках скрывал размороженную теплыми днями вековую грязь. Амфибии по пузо плавали вокруг БТР, круша, перемешивая, сдирая цветочную кожу. Никогда это поле не станет прежним. Подцепили два троса. Впряглись сразу две амфибии. С первого раза не вышло. Гусеницы рыли глубокие борозды. Бросали во все стороны жидкую липкую грязь. Барселонов ругался. Карась предусмотрительно отошел и поднялся на твердый круглый холм. Они перевалили через него. Банджо знал короткую дорогу. Короткую… Теперь нужно было затащить БТР снова на этот холм, чтобы спуститься вниз и проехав с десяток километров встать на Учумский тракт. На холме Карась раскинул свой тулуп. Лег на спину. Закинул руки на голову. Он успел пожевать нормальный такой клок свежевырванной травы, разделенной на сочные мясистые стебли, обсудить с самим собой и прилегающим полуостровом Камчаткой последние требования председателя МВФ хлипконого французика Комдесю и появившееся в левом боку унылое колотье. Карась принялся было за критику теории этногенеза с какой его ознакомил в 1989 году на соликамской зоне кандидат философских наук шныренок Апупейкин, но залязгали гусеницы и недалеко от Карася появились амфибии. Они перевалили через вершину холма и потянули вниз плетенные тросы, а в след за ними транспортер с Банджо и Барселоновым. Карась поднялся. Встряхнул кучерявый тулуп. Скорее от возможности заполнить тающее время, чем по надобности. Он оделся и пошел вниз вслед за сползающим с холма Бусей. Горькие мысли одолевали его. Он должен был сделать то, что вовсе не хотел делать. Что претило, вводило в кровавую безумную бойню между собственными тутси и бхуту. И все потому что Барселонов не сделал того, что должен был сделать. Он не убил его. По крайней мере пока. И теперь, как понимал это Карась, ему придется убить Барселонова. Не за то за что он Карась убил Дрыгу. За дело по его Карася закону, а за так… За то что не отпускает который день. Жжет бессонно между ребрами. По душевной необходимости надо убить — думал Карась и казнил себя за то что сам во всем виноватый. Два раза против своего же закона попер. Тогда на катере девчонка геолога видела. А Карась и обрадовался. По течению плыл, а Барселонов лучше оказался чем все они думали. Не переродился совсем. Не одолели его пока Слон и Шершавкин. Не поддался Барс. А может и поддался… Удобного случая ждет. Он может. А я не могу. Дочка у меня. Дочка. Карась отогнул большой палец и сильно потыкал им в глаза. Карась шел вслед за БТРом в клубах серого волосатого дыма. И это была причина почему у него слезились глаза. И ничего другого. 12 лет назад, после того как в очередной раз откинулся, с этой Машкой связался. Красивая тогда была. Веселая. Сумашедшая. Взяла и дочку родила. Знала же, что ему нельзя. Не положено. Для себя. Как это для себя? Это же не чирей на заднице выдавить. Он, конечно, когда его Барселонов в Магадан послал к Слону, Машку на улице встретил. Пооблетела, конечно, вся, но ремесло не бросила.