Андрей Чародейкин - Иной край неба. Дилогия [СИ]

Горохов ничего не заметил, потому что я сейчас был к нему левым боком вполоборота. Он всё так же стоял надо мной, довольный, и протягивал руку.

Я выпрямился, медленно потёр горящую скулу левой рукой, выдавливая из себя воздух сквозь зубы. Праведный гнев придётся отложить! Драки не будет: на мне магическое оружие же! Правую руку с катаром я теперь за спиной прятал. Праведный гнев. Хм. А бывает ли гнев праведным вообще? Кажется, только что кто-то шибко мудрый моими устами говорил что-то о хладнокровии, спокойствии, власти разума и прочем таком всяком…

— В расчёте? Фиг тебе! С тебя пачка жвачки, Горохов! За науку! — проворчал я, и ткнул левым кулаком в его раскрытую для рукопожатия правую ладонь. Не мог я сейчас никому руку жать: на моей правой — катар! Который я сейчас за спиной прячу. Горохов хмыкнул, сжал свою правую ладонь тоже в кулак, и мы сдвинули кулаки костяшками. Вот ведь, горелая изоляция! Распаять мои контакты алхимическим огнём!

— Иди, Горохов, с миром, а я подожду у реки! — буркнул я.

Горохов хмыкнул, и развернулся было уходить. Вдруг остановился, оглянулся на меня, покачал головой. Сделал пару шагов беззаботной походкой вразвалочку, но резко развернулся, и решительно вернулся ко мне.

Ну чего ещё ему?! Валил бы ты, Горохов! Мне оружие холодное прятать надо срочно, не ровен час, заявится кто сюда!

— Слышь, Лёха, а это чего сейчас было? — спросил он. — Ну, вот, про реку, и про мир? Это, я не понял, ты чего-то имел в виду? Или просто что-то умное ляпнул, что бы, типа, круто выглядеть?

— Это отсылка к Конфуцию, Горохов, — вздохнул я.

Горохов замер знаком вопроса. Не уйдёт, ведь, зараза! Надо было согласиться, что я это для умного вида ляпнул! Я заглянул в глаза Горохову, но тот взгляда не отвёл. В его глазах светилась наивная вера в то, что я его сейчас откровением одарю. Ладно, лови, Горохов!

— Мудрый Конфуций, не проигравший, кстати говоря, ни одной битвы, даже превосходящим силам противника, учил: — «Дай дорогу дураку, и подожди у реки, любуясь кувшинками, пока течение не пронесёт мимо тебя его труп». Ну, я дословно не помню, но смысл такой.

— А! А я так и думал, между прочим, что это из какого-нибудь Конфуция! — заявил Горохов, и, наконец, пошёл прочь. Но не ушёл — опять вернулся:

— Слышь, Лёх, а чего ж ты такой крутой к нам в карате не идёшь?

— Да куда мне ещё и карате?! — удивился я предложению. — Три вида спорта тяну!

— Вот я к тому же! Зачем тебе сдалось столько тянуть?

— Да как-то закрутилось, сам теперь не пойму, — пожал я плечами.

— А слышь, неужто мотокросс и впрямь круче карате, а? — поинтересовался он. — А я, знаешь, в карате-то назло родителям пошёл. Это потом втянулся, нравиться стало, как что-то получаться начало.

— Да вот и я тоже в мотокросс пошёл, что бы отцу досадить! — вдруг неожиданно для самого себя ляпнул я! Вот оно! Очень на правду похоже, очень! Надо бы с двойняшкой своим поговорить о мотокроссе и отце!

— Ты это, Горохов, не злись за заметку в газете, — вздохнул я. — Мы в следующем номере опровержение дадим.

— Да ладно, чего там! — отмахнулся тот. — С меня-то не убудет. Только не понятно, зачем вам в газете всякий такой вздор пустой писать?

— А! Девчонки! — вздохнул я. — Они так себе журналистику представляют: что бы громкие заголовки и сенсации!

— Да как же ты-то к ним попал? — посочувствовал Горохов.

— Они меня шантажируют! — громким шёпотом признался я.

— А есть чем?

— О! Ты не представляешь, на что они способны!

— Да уж, — Горохов покачал головой, и вздохнул.

Он всё же ушёл, и я, крадучись, прижимая к себе завёрнутый в школьный пиджак катар, пробрался в комнату нашей редакции. Благо, дверь тут теперь не запиралась, если знать, как потянуть. Присел на стол, приложил холодную сталь к ушибу. Подумал.

Как призыв оружия работает — я разобрался. Осталось разобраться, как сделать, что бы оно не работало, когда не надо! А думай-не думай, а холодное оружие прятать надо! И взялся я за художественную самодеятельность: вырезал задумчиво разные цветочки из цветной бумаги, да на катар наклеивал — что бы замаскировать под… сам не знаю что. Получился эдакий шедевр авангардизма. Я его подальше за шкаф затолкал.

Шпаргалки с предсказаниями, спрятанные в нашей стенгазете, так понравились народу, что их растащили за первые две перемены, и на третьей предсказания закончились. Наши девчонки в спешном порядке тайком на уроке писали новые. А на четвёртой перемене оказалось, что стенгазета снова полна пророчеств и советов! Но на этот раз все пророчества предрекали вызов к доске и проверку домашнего задания. Видимо, это учителя постарались! Мы не стали выбрасывать труд учителей, а перемешали их пророчества со своими — шутливыми.

После уроков наша редакция, или, как все её уже все называли — клуб — собрался в полном составе отпраздновать успешный выпуск стенгазеты. Алёнка весело смаковала заметку о девочке, сломавшей шею, и купившей у колдуньи новую, и смеялась. Я плюнул на свои глупые обиды, не стал дуться, и смеялся вместе со всеми.

Ещё смеялись над тем, как Тахион выглядел, отвечая у доски в наряде пирата: — «Косинус половины угла! Арр! Якорь мне в глотку!»

И над тем, как оперативно подхватили нашу идею с пророчествами учителя, добавив в скрытый карман стенгазеты пророчества о вызове к доске и о проверках домашних заданий. Ещё смеялись… я уже не помню — да и не важно! Весело было!

Да, ещё я сбегал в магазин, и купил целый торт для нашего праздника. Вначале продавщица с подозрением на меня покосилась, и заявила, что курево они не продают несовершеннолетним. Я удивился, объяснил, что я, вообще-то, за тортиком к чаю. А выходя из магазина, всё понял, когда увидел своё отражение в зеркальной витрине. На левой скуле расцветал шикарный синяк! Впрочем, за поеданием тортика и распитием чая, я про него почти было забыл.

— Пострадал за свободу слова! — объявил я в ответ на вопросы товарищей. Было весело.

Грустно стало дома.

— У нас серьёзные проблемы! — покачал головой мой двойник, разглядывая моё лицо. — Ты понимаешь, что ты наделал? Теперь нас легко отличить! Ладно — папа и школа! Но спецслужбы! Весь наш план основан на том, что они примут меня за тебя, проверят, убедятся, что я самый обычный, и отстанут. А что теперь?

Да уж, положение. Тут либо мой фингал замазать, либо двойнику такой же нарисовать! Сразу расскажу, опуская описания наших с двойником страданий: не так это просто! Что бы скрыть синяк, или нарисовать, и не выглядеть при этом недораскрашенным клоуном, надо навыком обладать в деле макияжа на уровне хотя бы кандидата в мастера.

В общем, ничего у нас не вышло, и мы решили, что в школу теперь придётся ходить только мне одному.