Сергей Тимофеев - Как стать оруженосцем (СИ)

Сэру Ланселоту эта байка вовсе не показалась забавной. Более того, он счел ее оскорбительной для рыцарства. Где рыцари, и где судейские? Что это за безумные поступки с мельницами? Он собирался уже было устроить Рамусу хорошенькую трепку, но последний, по счастью, споткнулся и шлепнулся в лужу. Сочтя последнее достаточным наказанием, тем более, что оно последовало незамедлительно и как бы в назидание, сэр Ланселот этим и ограничился. То есть, поначалу он собирался окунуть Рамуса в лужу вторично, но тот, прочитав этот замысел на его лице, упал сам, на самый краешек, после чего совершенно удовлетворенный рыцарь снизошел до того, что задал "допущенному тайнам" вопрос об альраунах. Вопрос этот имел под собой практическое основание, а вовсе не являлся праздным любопытством и стремлением расширить свой кругозор. Дело в том, что, согласно слухам, альраун водился где-то неподалеку, на каком-то поле, и они отправлялись на их - поля и альрауна - поиски. Примета для поисков, сообщенная Рамусу алхимиком, была очень проста. Кто-то по ночам оставлял на поле необычные следы, в виде примятых и перепутанных колосьев, составлявших некий узор, рассмотреть который с земли было невозможно, только с какого-нибудь высокого дерева, желательно, на холме.

- Альрауны, они такие... - Рамус изобразил некое волнообразное движение.

- В форме змеи? - уточнил сэр Ланселот.

- Нет... Они в форме человека, но... В общем, есть такое растение, называемое мандрагорой, корень которой напоминает человечка. Вот колдуны и повадились из него себе помощников делать, по части сокровищ всяких. Найти, там, сберечь... А поскольку подходящее растение найти не так-то просто, их со временем начали делать, из чего придется: из репы, свеклы, наконец, просто из дерева... Только такие альрауны совершенно бестолковыми получались, они не то чтоб найти и сберечь, у хозяев тащили... Врать научились; ну да с людьми поживешь, еще и не такому научишься. Прет, рассказывали, посреди ночи по коридору мешок со столовым серебром, грохот стоит, будто от привидения. Поймают, спрашивают, что да как, а он вытянется в струнку, в глаза смотрит и отвечает: "Сам удивляюсь, ваше сиятельство, откуда тут мешок взялся. Я вот буквально только что, как вам заявиться, здесь оказался". А у самого еще что-нибудь ценное из-за пояса торчит. Блюдо там, или набор из сорока предметов. Стали их за подобные проделки гнать отовсюду, так им и горя мало. Селятся поблизости от жилищ, одичали немного, а повадки старыми остались.

Правду сказать, я бы от всех этих фейри держался подальше. Нет от них никакой пользы, кроме вреда. Не бывало еще такого на белом свете, чтобы их помощь боком не вышла. Рассказывали мне об одном лепреконе, - этот тоже по драгоценному делу специалист. Был он страшно скуп, а потому одежда его и башмаки часто приходили в уныние, иногда просто разваливаясь. Он и приспособился - выходить на дорогу и плакаться в жилетку первому встречному на свою нелегкую жизнь. Нельзя сказать, чтобы истории его отличались разнообразием, поскольку он подслушивал их возле хижин бедняков. Зато действовали безотказно. Жалостливый человек давал ему что-нибудь, или чинил его обноски, за что тот каждый раз предлагал исполнить три желания. При этом он раскрывал свое инкогнито и сообщал о зарытом неподалеку котле с золотом. Знание же человеческой натуры ограничивало его посул исполнением всего лишь одного, поскольку, усышав о котле с золотом, прохожий, как правило восклицал что-нибудь вроде: "чтоб мне лопнуть", "провалиться мне на этом самом месте" или "разрази меня гром". Каковое восклицание считалось желанием и честно исполнялось. Правда, иногда лепрекону приходилось туго. Особенно доставалось ему от матросов, которые, хоть и являются самыми вежливыми людьми, набираясь хороших манер при посещении других стран и впитывая их подобно губке, тем не менее, благодаря своей романтичной профессии, обладают богатой фантазией в высказывании пожеланий. Сухопутной мыши трудно даже предположить, что якорь, к примеру, может использоваться не только для удержания корабля на месте. Тем более, если их, скажем, сто. Или даже тысяча. А ведь на кораблях имеются еще и мачты, и бушприт...

В конце концов, об исчезновении некоторого количества подданных стало известно королю, он дознался причины и велел устроить облаву, окончившуюся ничем. Лепрекон затаился, а может быть, откупился. Пересидев репрессии, он изменил тактику и начал действовать согласно плану, разработанному им в укрытии. Теперь он, вместо того, чтобы исполнять три желания, вел путника к месту, где был зарыт котел; как правило, это было поле с обилием цветов. Поскольку копать путнику было нечем, лепрекон подсказывал простое решение - обвязать случайно оказавшейся у него ленточкой тот цветок, под которым находилось золото. Пока путник будет бегать за киркой и лопатой, он не только что не будет прикасаться к повязанной ленточке, но даже с места не сойдет. Будет сидеть и ждать. В чем дает самую страшную клятву, какую только от него потребуют. Он клялся, давал совет, каким именно узлом лучше всего завязать ленточку, - например, двойным морским, - после чего садился и с невинным видом принимался считать ворон, разглядывать облака - в общем, выбирал себе самое невинное занятие.

Следует отметить, клятву свою он и в самом деле сдерживал. Но когда запыхавшийся человек прибегал обратно с орудиями труда, то оказывалось, что его грубо надули, поскольку все цветы на поле оказывались перевязаны точно такими же ленточками и точно такими же узлами. Поймать лепрекона за руку оказывалось невозможно, поскольку тот от всего отпирался и плел небылицы; мол, как только человек убегал, на поле тут же появлялись его, лепрекона, злые сородичи, которые, в отличие от него самого, были готовы на любое преступление даже за ржавый гвоздь, чего уж говорить о золоте. Они, собственно говоря, и устраивали то безобразие, свидетелем которому он в настоящий момент и является. Прогнать же сородичей он никак не мог, поскольку, во-первых, дал обещание не сходить с места, а во-вторых, они легко могли ему накостылять, воспользовавшись численным перевесом.

Время шло, и лепрекон распоясался вконец. Теперь он не гнушался выпрашивать что угодно, от корочки хлеба до мелкой монетки, все пускал в дело, и, как результат, его стало не узнать. Он превратился в толстого неповоротливого увальня, к которому совершенно не подходили бессовестные рассказы о бедности, в каковой он пребывает. Тогда он пошел дальше, и начал за небольшую мзду указывать место нахождения клада, используя прежнюю уловку. Когда же слава о нем распространилась далеко за пределы округи, и поле стали обходить стороной за десятки миль, он принялся выходить на дорогу с алебардой...