Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — вице-принц

Я смотрел с натянутой улыбкой, хотя в животе тяжело и холодно. Эта несметная рать в состоянии просто втоптать в землю всю Бриттию, сожрать ее всю, как гигантская прожорливая саранча, и хотя отсюда с башни хорошо видно, что это такое же сборное войско, как и ополчение лордов Варт Генца, только намного проще, многие отряды просто шайки разбойников, однако они превосходят нас числом двадцать к одному.

На башню, что над воротами, где я терзаюсь в ожидании подхода войск Клемента Фицджеральда, часто поднимались верховные лорды, военачальники и даже простые рыцари.

И все мы могли убедиться, что силу Мунтвиг привел не только грозную, но поистине несметную: вот уже двадцать тысяч рыцарского войска, сорок тысяч тяжелых всадников, шестьдесят легких, пятьдесят пехоты — это только первая волна нашествия, собранная, как уже известно, из остатков армии Карла, а за ней еще более грозная и многочисленная армия самого Мунтвига, что сопровождает его с первых же побед и кормится плодами успешных завоеваний.

В его армии, как доносит разведка Норберта, свирепые ательцы из Аганда, быстрые и яростные кухулы, пришли под знамя Мунтвига непокоренные никем, но легко признающие своим вождем самого сильного сенглы, явились конные отряды из Лидунца, изумительные лучники из области Гергальи, что между Ругендом и Ясти Дерпом, пестрые ватаги неистовых в ярости бергов, прибыли войска всех народов, населявших предгорья Арендских гор, даже из Велечии и Приболья пришли настоящие армии, рвущиеся в яростный бой.

Однажды на башню поднялся епископ Геллерий, мрачный и неразговорчивый, долго смотрел на вражеское войско, я уже и забыл, что здесь кто-то еще, как вдруг он повернулся и, глядя в упор странными немигающими глазами, спросил резко:

— Сэр Ричард, готовы ли вы исповедаться перед битвой?

Я хотел ответить уклончиво, но, с другой стороны, это не отец Дитрих, чего церемониться, покачал головой.

— Исповедаюсь Богу… если встречу его.

Он сказал непреклонно:

— Но так же нельзя, если вы христианин!

— Все, — сказал я, — что ввели люди в закон, можно и отнять людьми. Я могу советоваться с вами, святой отец, но исповедоваться… нет, это слишком личное, чтобы доверять другому человеку.

Он проговорил тверже:

— Сэр Ричард, исповедоваться священнику… на этом стоит церковь!

— Церковь не скворечник, — ответил я, — она не держится на одном шесте. Или даже на столбе. Церковь, к счастью, покоится на таком количестве стоящих вплотную один к другому бревен, уже окаменевших, превратившихся в гранит, что даже если один и рассыплется в прах, церковь этого даже не заметит.

Он пробормотал:

— Ну… это верно, не спорю.

— Церковь должна помогать общаться с Богом, — напомнил я, — а не подменять его. Почему, когда я хочу поговорить с Богом, я говорю с ним, а от вас слышу: говорите мне, я скажу Богу и от него передам ответ?.. Почему?

Он выпрямился, глаза свернули гневом.

— Потому что я — священнослужитель!

— А вы уверены, — спросил я, — что Господь именно вас избрал посредником между Ним и людьми?

Он отрезал:

— Уверен!

— Гордыня, — констатировал я. — Дьявольская гордыня ставить себя настолько выше людей, а самого себя возносить к небу. Отец Геллерий, опомнитесь!

Я советую вам поскорее покаяться, и, возможно, Господь по доброте своей и бесконечнейшей милости, мне совсем непонятной, простит вас за попытки решать Его проблемы и толковать Его повеления другим людям.

Он вздрогнул, побледнел, выпрямился так резко, словно получил удар по спине и одновременно — снизу в челюсть.

— Как вы… такое… можете…

Но выглядел потрясенным, удар попал в цель с силой выпущенного из катапульты ядра.

— Господь старается говорить с нами так, чтобы мы поняли, — сказал я, — однако мы все равно из-за своей малости и скудоумия не понимаем и сотой доли того, что он желает от нас! А те крохи, что понимаем, мы все равно перевертываем, истолковываем не так… не так… и что, вы встали между людьми и Богом, чтобы запутать еще больше?

— Сэр Ричард! — вскрикнул он. — Это уже богохульство!.. И отступление от основ!

Я покачал головой.

— Как раз нет. Тот, кто отступает, делает это тайно. Я делюсь своими сомнениями не с единомышленниками, которых у меня в таких вопросах нет, а с вами, отец Геллерий. Потому найдите достаточно веские и зримые слова, чтобы опровергнуть и рассеять мои сомнения.

Он подумал, ответил кратко:

— Хорошо. Я постараюсь подыскать нечто убедительное. Ваше высочество…

— Отец Геллерий…

После того как он ушел, я вернулся к столу с картой, однако из стены напротив вышел скромно и с достоинством одетый господин, вежливо поклонился.

— Мое почтение, сэр Ричард…

— Здравствуйте, сэр Сатана, — ответил я чуточку сварливо. — Вы что, следили за нашим разговором?.. Присаживайтесь, пожалуйста. Лучше вот сюда, а то там от окна дует.

Он чуточку улыбнулся.

— Мне сквозняки не вредят, но спасибо за теплоту и заботу. В самом деле очень удобное кресло… Вы не забыли, что я — Дух Сомненья? Как только кто-то усомнится в чем-то, я сразу это слышу… Вы же помните, Змей зародил зерна сомнения в Еве, а потом она и вовсе понесла его семя в своем чреве! Сомнение — одно из моих самых мощных орудий воздействия. Один из мудрецов, что особенно прислушивался ко мне, даже сказал знаменитое «Все подвергай сомнению!». Золотые слова…

Я поспешно сел напротив, чтобы не давать ему преимущество, а то как подчиненный в присутствии начальника, а он лишь улыбнулся, прекрасно понимая мои нехитрые реакции.

— Значит, — сказал я, — мне подвергать сомнению учение церкви не следует… раз вы сказали, что надо усомниться?..

— Почему?

— Но вы ведь Сатана, — ответил я честно, чего уж хитрить, — враг рода человеческого. Вам кофе или вина?.. Такого вина вы не пробовали… Вы человека не любите и стараетесь ему вредить везде и всюду. Засухи, наводнения, саранча…

Он взял чашу с вином, отхлебнул, на лице отразилось удовольствие, сделал еще глоток, побольше.

— Прекрасное вино, — сказал он с чувством. — Всякий раз убеждаюсь, что путь, который я выбрал для человека, прекрасен!

Я буркнул:

— Это вино создано, кстати, монахами в одном из монастырей с весьма строгим уставом.

— И что?

— Вино, — сказал я, — не вы подсказали!

Он светски улыбнулся.

— Монахи — мои любимцы. Простолюдинов не люблю, они тупы, как скот, а монахи — люди пытливые, думающие, любознательные и… постоянно сомневающиеся. Сомнение — отличительная черта умных людей. Так что монахи — мои постоянные собеседники, пусть даже мы и спорим постоянно… Кстати, насчет засухи и саранчи… Вы же прекрасно знаете, это не от меня!

— Знаю, — ответил я мирно. — Но этот ход в пропагандистской войне напрашивается. Бритва Оккама.