Терри Пратчетт - Вольный народец

— И это Волшебная страна? — спросила она.

— Да. Ты мошь сказать, что этот кусок туристам не кажут, — сказал Уильям. — Ты преуспела. Ты победила его. Ты знашь, что то не правда.

Тиффани вспомнила дружелюбного кота и падающую пастушку. Она пыталась послать себе сообщение, она должна была понять…

— Спасибо, что вы пришли за мной, — коротко поблагодарила она. — Как вы это сделали?

— А, мы мошь найти путь куда угодно, даже в сон, — сказал Уильям. — Мы народ-ворье, в конце концов.

Часть дрема оторвалась от дерева и шлепнулась на снег.

— Ни один из них меня больше не получит! — сказала Тиффани.

— Да, верррю. У тебя в глазах убийство, — сказал Уильям с легким восхищением. — Если б я попал в дрем, я б поболе боялся, ну, если б у меня были мозги. Еще многие из них заметят тебя, а некоторые обхитрят. Кроля держит их как охрану.

— Меня не одурачишь! — Тиффани вспомнила ужас того момента, когда тварь надвигалась на нее, меняя форму. Это было самое худшее, потому что это происходило в ее доме, на ее территории . Она чувствовала настоящий ужас от того, что бесформенная туша расползлась по кухне, но здесь же присутствовал и гнев. Это вторглось на ее территорию .

Тварь не пыталась ее убить, она оскорбляла ее…

Уильям наблюдал за ней.

— Айе, ты глядишь больно свирепой, — сказал он. — Ты должно быть сильно любишь своего брата, раз связалась ради него с этими чудищами…

И Тиффани не смогла остановить свои мысли. Я не люблю его. Я знаю, что нет. Он такой… липкий и не может хорошо стоять, и я должна тратить на него слишком много времени, заботиться о нем, а он всегда ревет из-за ерунды. Я не могу с ним поговорить. Все время он только хочет .

Но ее Ясномыслие сказало: он мой . Мое место, мой дом, мой брат! Как смеет кто-то касаться того, что мое!

Тиффани достаточно подросла, чтобы не быть эгоистичной. Она знала, что не такая, какой кажется. Она пыталась думать о других. Она никогда не брала последний кусок хлеба. Это были разные чувства.

Она не была храбра или благородна, или добра. Она поступала так, потому что так было надо, потому что не было никакого способа избежать этого. Она вспоминала:

…Огонек Бабули Болит, медленно плывущий через холмы на морозе в искрящейся ночи или в грозу, грохочущую, как войн. Спасая ягнят от надвигавшегося мороза или вытаскивая барана из пропасти, она замерзала, но боролась и гонялась всю ночь за слабоумными овцами, которые никогда не говорили спасибо и были настолько тупы, что на следующий день опять попадали в ту же неприятность. И Бабуля делала это, потому что не делать это было невозможно.

Однажды они встретили в переулке торговца с осликом. Это был маленький осел, едва заметный из-под тюка, который на него навьючили. И под тяжестью тюка он упал на землю.

Тиффани заплакала, увидев это, а Бабуля посмотрела на нее и что-то сказала Грому и Молнии…

Торговец остановился, когда услышал рычание. Овчарки сели с обех сторон так, чтобы он не мог увидеть обоих разом. Он поднял палку и попытался замахнуться на Молнию, но рычание Грома остановило его.

— Я бы не советовала тебе делать этого, — сказала Бабуля.

Он не был глупым человеком. Собачьи глаза отливали металлическим блеском. Он опустил руку.

— Теперь брось палку, — сказала Бабуля.

Человек бросил ее в пыль так, как будто она стала раскаленной.

Бабуля Болит подошла и подняла ее. Тиффани помнила, что это был ивовый прут, длинный и гибкий.

Внезапно, так быстро, что ее рука расплылась в воздухе, Бабуля дважды резанула человека по лицу, оставив два длинных красных рубца. Он дернулся, но остатки здравого смысла спасли его, потому что собаки уже были готовы наброситься.

— Впредь не делай этого, — вежливо сказала Бабуля. — Теперь я знаю, кто ты, и думаю, ты знаешь, кто я. Ты продаешь горшки и кастрюли, и насколько я помню, они неплохие. Но стоит мне сказать одно слово, и для тебя не найдется работы на моих холмах. Я сказала. Лучше накормить свое животное, чем стегать его. Ты слышишь меня?

Человек кивнул, закрывая лицо трясущимися руками.

— Дело сделано, — сказала бабуля Болит, и тотчас же собаки опять стали обычными овчарками, которые подбежали и сели по обе стороны от нее с болтающимися языками.

Тиффани увидела, что человек распаковал часть груза и привязл его себе за спину, а затем с большой осторожностью погнал осла вдоль дороги. Бабуля наблюдала, как он идет, набивая трубку «Веселым Моряком». Потом, раскурив ее, она сказала, как будто эта мысль только что пришла ей в голову:

— Кто может делать, должен сделать для тех, кто не может. Кто-то должен сказать за тех, кто не может говорить.

Тиффани подумала: «Каково это — быть ведьмой? Это не то, чего я ожидала. Когда будет хоть что-нибудь хорошее ?»

Она встала.

— Нам надо идти дальше, — сказала она.

— Разве ты не устала? — спросил Всяко-Граб.

— Собираемся и идем!

— Да? Ладно, она наверно уже у себя дома, за лесом. Если мы несешь тебя, то это будет часов несколько…

— Я пойду! — воспоминание об огромном мертвом лице дрема пыталось вернуться в ее ум, но ярость не пускала его туда. — Где сковорода? Спасибо! Пошли!

Она прошла мимо странных деревьев. Следы копыт почти пылали во мраке.

Тут и там их пересекали другие следы, которые, возможно, были отпечатками птичьих лап, грубые круглые следы, которые оставил непонятно кто, волнистые линии, которые могла бы оставить змея, если бы была возможна такая вещь, как змея на снегу.

Пиксти бежали рядом с ней с обеих сторон.

Даже в сильном бешенстве нельзя было смотреть на местные вещи без головной боли. Предметы, казавшиеся далекими, становились близкими слишком быстро, деревья меняли форму, когда она смотрела на них…

Почти нереально, как сказал Уильям. Почти сон. Вероятно, у этого мира было недостаточно действительности, чтобы расстояния и формы работали. Как будто здесь трудился сумасшедший художник. Если она пристально смотрела на дерево, оно изменялось и становилось больше похожим на дерево, а не на то, что, не глядя, тащит в рот Вентворт.

«Это искусственный мир, — подумала Тиффани. — Почти как сказка. Деревья не должны быть детально проработаны, потому что кто смотрит на деревья в сказке?»

Она остановилась на небольшой поляне и внимательно посмотрела на дерево. Оно, казалось, знало, что за ним наблюдают, и стало более отчетливым. Кора огрубела, а маленькие побеги отросли на концах ветвей.

А еще вокруг ее ног таял снег. Хотя «таяние» было неправильным словом.

Он просто ичезал, оставляя траву и листья.

«Если бы я была миром, у которого не хватает реальности на все, что в нем есть, — думала Тиффани, — то снег — лучший выход. Не надо ничего сочинять. Это только белая материя. Все выглядит простым и белым. Но я могу усложнить его. Я более реальна, чем это место».