Екатерина Лесина - Понаехали! [СИ]

Антошка и поклонился бы, когда б не боялся, что с корня сверзнется. Ноги-то, вона, вовсе не держали. И в ушах звенело, будто в голове завелась комариная стая.

Но оно, может, так и надобно? Как знать, каково это, когда человек воскресает.

— Я от… пришел.

— Вижу, — ведьма тоже гляделась… ведьмою. Платье грязное да мятое, волос растрепанный, короткий, прикрыла бы хоть, а то срам глянуть. И только глаза темные блестят, что бусины. — Что… с тобою.

— Убить хотели, — пожаловался Антошка. — Но я вот взял и не помер. Котики не дали.

Котики вились под ногами, а Пушок уже и на коленях пристроился, ленивый он. Ленивей прочих. Антошка его бережно погладил, но Пушок урчать не стал, лишь ухом дернул, мол, не время сейчас.

— А того, который со мною, совсем даже… я думал, что помру, они от отмурчали. И дорогу открыли. Сюда.

Ведьма кивнула.

— Стало быть, так и надо, — сказала она. А потом уж Антошка другую бабу увидел. Хорошую. Как матушка, когда она не серчает.

Лицом кругла.

Бела.

Румяна.

Бровь соболина, уста сахарные. И одета богато. А на голове венчик. Он так венчиком залюбовался, что разом позабыл, где находится. А после уж и понял, кого пред собою видит. Вскочил, чтоб поклониться, но царица рученькою взмахнула и велела:

— Сиди.

Антошка же чего? Он послушный. Велено сидеть? Он посидит.

— Матушка! — тотчас возопил кто-то со страшной силой, отчего котики подскочили, кроме Пушка. Тот-то и ухом не повел, он к воплям привычный зело. — Матушка, что тут…

— Я ничего… вот убить хотели, — сказала царица ласково. — Да не вышло. А вы…

— У нас бояре зачарованные, — сказал царевич, которого Антошка не то, чтобы признал, но коль царицу матушкою кличет, то, стало быть, царевич и есть. Как иначе-то?

Правда, после увидел, что царевичей цельных двое и немного забеспокоился.

Нет, не за царевичей.

За себя.

Оно ж, где царевич, там и царевна. Еще увидит Антошку, влюбится… бабы они ж дурноватые большею частью, им только дай влюбиться в кого распрекрасного. А у Антошки голова звенит, но со стороны этого, небось, не слышно. Но глядится он серьезно.

Разве что порты грязноваты.

И кафтан запылился, а с рукава вовсе драный. Но зато у него котики есть… точно влюбится.

— И кто их зачаровал? — поинтересовалась ведьма, в окошко глядючи. Там-то за окошком небо искрилось, переливалось светом.

— Вот тоже знать хотелось бы.

— А…

— Батюшка воевать поехал, — сказал царевич, который мордою ширше. И плечами. За этими плечами Маланька-то и укрылася, да не одна. Вона, и Баська к стеночке липнет, будто боится, что увидят.

— Куда?!

От голоса царицы ажно дубы вековые, которым в палатах совсем не место даже было, закачались. И листвою сыпанули. Так, слегка.

— Воевать. Там… — царевич рученькой махнул. — Прошка батюшкин сказывал, что в озере ежели, то войско проклятое, хазарское…

В окошко поглядели все уже. И Антошка тоже. Шею вытянул, но ничегошеньки, кроме неба, не увидал. Может, оно и к лучшему. Он же ж не воеватель.

Он обычный человек.

Разве что в кафтане бархатном да с беретом, который в руке от стискивает.

— …того и гляди восстанут, пойдут на город. Людей-то упредили, войско тоже поднимают, — царевич говорил, на царицу глядючи превиновато, будто это он самолично войско хазарское в озере припрятал.

Хотя… кто их, царевичей, знает.

— …но туточки мало, да и смутьяны никуда не поденуться. Тех, что туточки, то мы… того…

Царица поморщилась.

— Ковры менять придется, — сказала она тихо и задумчиво.

— Не, пока только заперли, которые сильно примороченные… невест тоже от. Но там Мишанька справился.

— Который?

— Гурцеев. Он… ну… снова прежний, — это уже худлявый царевич сказал и нос свой долгий почесал, который аккурат, что клюв. — Ведьма его расчаровала. Или сам… в общем, там пакость какую-то учинить собирались, но он справился. Девок заперли в старой части терема. И тебе, матушка, туда надо бы…

— Зорянка…

— Там же… дохтур привел, — царевич вытер нос рукой. — Матушка… я тоже пойду!

— Куда?

— Воевать!

— Да… — царица рот раскрыла и руки в бока уперла, ей бы еще скалку какую, так один в один — маменька. Антошка и поерзал, отодвинулся самую малость.

И царевич тоже.

Шажочек назад сделал. Руки вперед выставил и…

— Нет, — сказала ведьма, не позволивши ему заговорить. — Нельзя… если что и случится, то здесь.

Она тронула голову, будто та разболелась. А может, тоже комарья нахваталась. Оно же ж такое… заползет тишком в ухо, и не выведешь после.

— Там… там найдется, кому воевать. А вот если все уйдут… — ведьма поморщилась. — Если думать логически, то… из дворца убрали людей. Хазары на берегу — хороший повод… и кто остался? Тот, кто… все это задумал…

— Послушны воды, ибо в крови их сила, — договорили за ведьму. И в дверях появился еще один, как Антошка решил, тоже цесаревич, уж больно рожа у него была со старшими схожая. — Матушка, прости… позволь представить… это моя невеста.

— Обойдешься! — взвизгнула тоненько девица, которую Антошка не сразу и признал. А после руку попыталась вырвать, но царевич не пустил.

Страх какой…

А ежели и вправду царевна объявится? Вона, какие они… хваткие.

— Боги, — царица возвела взгляд к потолку, в который прорастали ветви дубов, но как-то не сказать, чтобы потолок рушили. Скорее уж ветки уходили в него и… уходили.

— Так надо, — строго произнес царевич и поклонился, до земли, — благослови, матушка…

— Да погоди ты вперед старших… — худлявый выступил вперед, за собою Баську потащивши, которая, судя по виду ейному этакому счастью вовсе радая не была. Или была? Может, её аккурат от радости перекосило-то. Кто их, баб, поймет. — Сперва меня…

— И меня…

Царица молча опустилась на корень.

И верно, чего стоять, когда сидеть лучше, а взгляд её, задумчивости полный, на Антошке остановился. И так от неуютно сделалось, что Антошка кота в охапку сгреб, прижал к себе и сказал:

— А меня не надо! Я еще слишком молодой, чтоб от так, взять и жениться…

Лика замуж собиралась.

Когда-нибудь потом… всем же ж придется. И матушка опять же не попустит, чтоб дочка безмужнею осталась. Она даже приглядывалась к соседям, издали, сугубо размышлительно, но все-то были скучны или вот, хуже того, женаты.

В Китеже…

В Китеже и без женихов было, чем заняться, пока этот вот не влез. Стоит, сопит упрямо, с ноги на ногу переминается, а на Лику не смотрит. И рученьки её не выпускает, будто чует, что рученькою этой она бы его и приложила.