Виктор Емский - Шмордонские тайны

Поднявшись на площадку, которой заканчивалась лестница, Хлебазл прошептал Отжиму, занявшему место рядом с ним:

— С той стороны наклеены обои шпалерного типа.

Лорд нажал на стенке какой-то рычажок и на уровне его головы появился небольшой квадрат, состоявший из тонких вертикальных щелей. Получилось некое подобие решетки, через которую была видна центральная часть кухни джаппурского посольства. Ну, а слышимость гарантировалась узкими прорезями.

Хлебазл сделал рукой приглашающий жест и оба контрразведчика приникли носами к шпионскому окошку.

За столом, расположенным в центре комнаты, сидели трое: Батон, Хапс и, странное дело, — агент Хмырь. Перед ними стояли стаканы, а на столе возвышалась наполовину опустошенная пятилитровая бутыль кагора.

— Вот вы говорите: шпион такой, шпион сякой, — сетовал Хмырь. — А что в этом плохого? Работа как работа. И ничего мерзкого в ней нет. Вон, палач пытает и головы рубит, мясники в кишках ковыряются, ассенизатор ведрами черпает сами знаете, что… А здесь — сиди, слушай и докладывай. Можно подумать, шпион виноват в том, что люди языками треплют, как попало! А язык для чего человеку нужен? Для того, чтобы в любви объясняться, или, скажем, песню спеть. А еще лучше — чувствовать вкус пищи! Люди сами выливают грязь на свет божий, а винят во всем доносчиков! Вы думаете, легко быть шпионом?

— Тяжело, конечно, — кивнул головой Хапс. — Нужно запомнить кучу оптовой информации, умудриться не забыть ее, и донести до следующей инстанции, ничего при этом не перепутав. Адский труд!

— Вот-вот, — подтвердил Хмырь, благодарно взглянув на Хапса. — А бывает, столько мерзостей за смену наслушаешься, что перестаешь верить в род людской, потому что одни мерзавцы вокруг! А платят гроши… И все время то холодно, то жарко, то сквозняки, то дождь. А куда деваться? Служба есть служба. Вот и слушаешь. А если еще кто-нибудь жрет что-либо вкусное, или, скажем, перед твоими глазами с женщинами развлекается… Терпение у шпиона должно быть железное! Кстати, бывает, что развлекаются совсем не с женщинами, а даже наоборот! Как такое выдержать? Приходится употреблять все внутренние силы.

— Вот гад! — прошептал Хлебазл Отжиму. — Государственные тайны выдает. Продался за бутыль вина. За рядовыми исполнителями нужен контроль. Бывает, что и личный. Не следует начальнику гнушаться таким контролем!

Отжим утвердительно кивнул головой, показывая, что запоминает информацию.

— А ты закрывай глаза и уши в такие моменты, — посоветовал Хмырю Батон.

— Никак нельзя, — печально покачал головой агент. — Вдруг в эту минуту кто-то что-нибудь ценное скажет. Да и интересно же, все-таки. Знаете, чем люди занимаются, когда думают, что их никто не видит и не слышит? Вот, например, лорд Хлебазл…

— Молчать! — взревел вдруг Хлебазл.

Он нажал какую-то кнопку на стене, и панель с потайным окошком отъехала в сторону.

Троица собутыльников, сидящая за столом, удивленными глазами уставилась на Хлебазла с Отжимом, так неожиданно появившихся в уютной до этого кухне.

— Ах ты, мерзавец! — рявкнул лорд, сходу хватая Хмыря за ухо. — Ну-ка, марш за мной!

— А-вва-ва! — потерянно ответил агент, повинуясь крепкой руке своего главного начальника.

Хлебазл подтащил агента к открытой панели, дал ему хорошего пинка и Хмырь, привычно мелькнув в воздухе форменными сапогами, загремел вниз по лестнице. Министр молча шагнул в темную дыру подземного хода, и панель встала на свое первоначальное место.

Из-за стены донесся приглушенный вопль Хлебазла:

— Смирно стоять! Сейчас я к тебе спущусь!

Потрясенные эффектным появлением новых действующих лиц, столь резко оборвавших застольную идиллию, Батон с Хапсом удивленно таращились на Отжима. Последний, испытывая от беготни по подвалам страшную жажду, подошел к столу, налил из бутыли вина в стакан Хмыря и, выпив его залпом, произнес значительно:

— Вот так работает контрразведка!

И наполнил стакан снова.

Потрясение, испытываемое Батоном и Хапсом, моментально переросло в обалдение. Это случилась из-за того факта, что бывший ранее закоренелым трезвенником Отжим стал хлебать кагор со скоростью джамовозного бензонасоса!

— Что, прохлаждаетесь тут без меня? — нагло осведомился Чтоплохолежим. — Расслабились? Ну, ничего. Теперь будем жить по-новому. Я вас научу родину любить! Кстати, а почему меня посол не встречает? Его что, на рабочем месте нет?

Он осушил залпом второй стакан, швырнул его в пасть камина, плавно опустился на четвереньки и лихо (в два оборота) закатился под кухонный стол.

Батон с Хапсом наконец пришли в себя. Они нагнулись и увидели, как Отжим, подложив под правое ухо кулак, довольно захрапел.

— Такое ощущение, что он занял привычное для него место, — догадался Хапс.

— Может, отнесем его в ванную и устроим холодный душ? — предложил Батон. — А как придет в себя, набьем ему морду и начнем допрашивать.

— Нет, — покачал головой Хапс. — Слишком долгая процедура. Лучше пусть проспится. А завтра за пару стаканов вина для похмеления он выложит все, что знает и не знает.

— И медаль у него отберем, — согласился Батон. — А то нашелся тут шмордонский воин-интернационалист.

— Угу, — ответил Хапс, наполняя стаканы из бутыли…

Пропи́стор Инквизит, погасив свечу, улегся в койку и принялся молиться шепотом.

Ночи перестали быть душными и потому прожаренная за день стальная бочка, быстро остывая, приносила святому отцу несказанную радость.

Во время заключения в бочке барона Филера существовала возможность улучшения жилищных условий узников. Заключалась она в обещании Шмореныша установить кондиционер. Но обещание было дано Филеру, который в свое время смог выбраться из узилища, и потому отцу Инквизиту никаких благ в этом плане не светило. Пропистор, вспомнив, как плохо он сам отзывался о правящей династии, сплюнул на пол и продолжил молиться, перемежая святые слова ругательствами.

Он имел полное право быть недовольным хотя бы потому, что теперь не мог высовывать свою бороду в зарешеченную форточку. Обычно борода Инквизита, торчавшая сквозь прутья решетки, приводила верующих, собиравшихся по утрам возле памятника Шмору Великому, в экстаз. Но в это утро она приклеилась к железным прутьям, и пропистор простоял с задранным вверх лицом несколько дольше, чем он привык это делать. Этак, часа на два.

Бывший маркиз Шухер (поскольку он был во второй раз лишен дворянства, пропистор называл его дважды маркизом), а ныне опять дворник, вечером во время плановой уборки помещения обнаружил святого отца насмерть приклеенным к окошку. Пришлось обрезать бороду ножницами и теперь пропистор стал похож не на главу шмордонской церкви, а на старую плешивую гиену, так как ножницы были садовыми и стригли клочками.