Сергей Шведов - Иван Царевич и Серый Волк

– Ну, ты даешь, – с облегчением перевёл дух Васька. – А мы думали, что тебе полный каюк.

Перепробовав все камни с правой стороны, Иван переключился на левую и мигом распахнул потайной сейф в стене сразу же привлекший внимание шустрого Самоедова. Сейф или шкаф весь был заставлен шкатулками, подобными той, которую они видели в холле. Царевич не стал засиживаться на троне и присоединился к друзьям. К немалому удивлению исследователей, все шкатулки были помечены двумя буквами «М» и «Ж». Причём шкатулки с буквой «Ж» как крышке стояли на верхней полке, а помеченные буквой «М» – на нижней.

– Обозначения как в сортире, – прокомментировал любопытное обстоятельство Кляев. – Сортир-то здесь при чём? – возмутился Самоедов, открывая шкатулку с буквой «М». – Скорее уж это стимулятор сексуальной активности для мужчин и женщин.

И прежде чем Царевич с Кляевым успели рот открыть, озабоченный художник успел отхлебнуть несколько грамм для пробы из загадочной бутылки, извлечённой из не менее загадочной шкатулки. Результат ждать себя не заставил: Мишка в мгновение ока превратился в статую, причем в статую абсолютно голую и, мягко так скажем, сомнительных пропорций. Царевич на такое преображение художника только рот открыл, а Кляев растерянно почесал затылок: – Куда одежда-то девалась?

– Вот тебе и слоновая кость, – в тон ему отозвался Иван.

Теперь уже ни у писателя, ни у лорда-пролетария не было сомнений, что буквой «М» обозначается мертвая вода, а буквой «Ж» – вода живая. Царевич предложил было сразу побрызгать на Самоедова живой водой, но Кляев предостерёг его от столь поспешного решения.

– Надо на ком-нибудь другом для начала потренироваться.

После недолгого размышления Царевич пришёл к выводу, что Василий скорее всего прав, призывая к осторожности. В бутылке под литерой «Ж» вполне могла оказаться колдовская пакость, способная превратить обездвижившего художника в таракана или монстра.

– А куда у нас Селюнин подевался, – спохватился Васька. – Вот кого бы я с удовольствием превратил в статую и выставил на всеобщее обозрение, в качестве символа стукачества и предательства.

Царевич усомнился, что Селюнин годится в символы предательства, но что касается стукача, то тут Кляев, пожалуй, прав. Вот только нужны ли подобные символы нашему Отечеству?

– Отечеству точно не нужны, – охотно согласился Кляев. – Поэтому мы поставим его здесь, на ступеньках, в ряду окаменевших монстров. – Слишком уж экзотично он будет смотреться, – запротестовал Царевич. – Разрушит композиционную цельность.

– Твой дворец, тебе и решать, – пожал плечами Кляев. – А с чего ты взял, что это мой дворец? – возмутился Царевич. – Церберы тебя опознали – раз, дверь распахнулась только после того, как ты надавил на ручку – два, и, наконец, на трон смог сесть только ты.

– По-твоему, выходит, что я и есть Кощей Бессмертный?

Этот в лоб поставленный вопрос заставил Кляева призадуматься. Видимо, не так-то просто признать в друге детства сказочного отморозка, редкостного злодея, которым тысячу лет пугают людей.

– Давай спросим обслуживающий персонал, – сказал Васька после продолжительного раздумья.

– Церберов, что ли? – А хоть бы и церберов.

Царевич не возражал, хотя в душе его шевельнулась обида на старого друга. Это надо же додуматься до такой ерунды! Разумеется, Кощеем Царевич не был, а был он всего лишь создателем сказочного мира, и именно по этой причине мог быть допущен ко всем его тайнам, другим недоступным.

Кляев выходить на крыльцо не спешил, а задержался в прихожей, с интересом разглядывая собранные здесь скульптуры. Царевич расценил его любопытство как нездоровое, о чём не постеснялся заявить вслух.

– Я есть хочу, – возразил Васька. – А здесь наверняка находится замороженная повариха. – И как ты её найдёшь? – спросил Царевич, в очередной раз поражаясь Васькиной сообразительности.

– Смотрю, какая из них всех толще.

Похоже, Кляев, наконец, обнаружил искомое, поскольку достал из кармана бутылку с живой водой и брызнул ею на приглянувшуюся статую. Статуя тут же ожила и задвигалась, причём не в шокирующем почтенную публику обнаженном виде, а в самом что ни на есть скромном и достойном всяческого одобрения, то есть в платье и белом переднике. Кляев угадал, перед ними действительно стояла повариха, к слову, весьма и весьма симпатичная на вид, но, надо признать, среди Кощеевой обслуги страхолюдин вообще не было. Редкостный, судя по всему, был эстет и ценитель женской красоты.

Кляев щедро разбрызгивал воду, оживляя одну статую за другой, и вскоре обширный холл заполнился весьма аппетитной, на взгляд Царевича, плотью. Служанок было никак не менее трёх десятков, что повергло Ивана в замешательство.

– Ну и что мы будем делать с этим кордебалетом? – Гулять так гулять, – усмехнулся Васька, довольный плодами собственных усилий. – Пир горой нам, девушки, и поживее.

Повариха стрельнула в лорда Базиля глазами и склонила голову в знак послушания. Девушки исчезли столь стремительно, что Царевич не успел даже вдоволь налюбоваться ожившей по воле Кляева клумбой.

– Обрати теперь внимание на живописные полотна, – махнул Васька рукой с видом искусствоведа.

Царевич обратил. Полотен было три, и поражали они воображение не только своей величиной, качеством работы, но и персонажами на них изображенными. Иван даже удивился, как это он с первого взгляда не опознал фею Моргану, блиставшую красотой на залитой лунным светом поляне. В глубине полотна возвышался потрясающей красоты замок, поражающий взгляд изысканностью архитектуры. Лик феи Морганы был задумчивым и нежным, что чрезвычайно умилило расчувствовавшегося от воспоминаний Царевича. Умиление мигом рассосалось, когда он перевел глаза на другую картину, где ведьма Вероника исполняла вакхический танец среди полыхающих огнем медных чаш. Лицо у ведьмы было властным и злым, во всяком случае, так показалось Царевичу, почувствовавшему себя не совсем уютно под взглядом направленных прямо на него заворачивающих глаз. На третьей картине была изображена Вера Михайловна Царевич в до боли знакомом Ивану интерьере родной хрущобы, у кухонной плиты, и с лицом не оставляющим сомнения в том, что дама находится в жутко расстроенных чувствах, и с её уст вот-вот готовы сорваться слова, возможно даже матерные, в адрес неудачника мужа, свихнувшегося придурка и клинического негодяя.

– Ну и что всё это значит? – произнёс растерянно Царевич. – Когда мы в первый раз проходили мимо этих картин, на них были изображены другие персонажи. Я это помню совершенно точно. Причём женщины были обнажённые, а теперь на всех трёх картинах – Верка, да к тому же одетая согласно взятой на себя роли.