Юлия Набокова - Легенда Лукоморья.

При виде еды глаза Клепы радостно сверкнули. Я наполнил блюдце молоком, развязала мешочек и положила на пол к его ногам. По размеру мешок почти не уступал росту домовенка.

— Это все мне? — не поверил он и, сложив руки на груди, поднял на меня полные благодарности глаза.— Да это ж... мне теперь... до зимы хватит!

— Тебя здесь совсем не кормят? — спросила я, глядя, как Клепа жадно опустошает второе блюдце молока.

— Да кто ж про меня помнит? — горестно вздохнул домовой. — Хозяйка на одном волшебстве помешалась. Раньше ж ведь как? — хрустя сухариком, рассуждал он.— Домовой был всему голова. За порядком в доме следил, за тем, чтобы дом в упадок не приходил. Мне хозяин корочку хлеба да миску молочка, а уж я ему завсегда украдкой подскажу, где в избе какие неполадки: где крыша протекает, где пол прогнивает. Он мигом эту беду подлатает, и стоит изба дальше, крепче крепкого. А теперь что? — Клепа шмыгнул Носом и размочил сухарик в молоке.— Нет в доме порядку, ворожба одна. Я от голоду сохну, и терем вместе со мной в упадок приходит. А Забава, вместо того чтобы меня уважить, все новые диковины выдумывает, чтобы избу в порядке содержать. Эх, знала бы моя прежняя хозяйка, как новая ее силушку растрачивать станет...— Клепа склонил вихрастую голову и вдруг громко закашлялся, поняв, что сказал лишнего.

— Забава что, сгубила Агафью, чтобы завладеть ее силой? — ужаснулась я.

— Что ты! — Клепа так рьяно замахал руками, что выронил сухарик, и тот, сделав кульбит в воздухе, укатился под лавку. Домовенок кинулся за ним и, чихая и отмахиваясь от паутины, выполз обратно.— Я у тебя теперь за порядком тут следить буду,— пообещал он.— Всех пауков отсель выгоню, станешь жить в чистоте и порядке.

— Спасибо,— улыбнулась я,— да только я тут не задержусь.

— Как так? — удивился он.— Ты же новая нянька! Я потому и подумал, что молоко для меня — решил, ты дружбу со мной завести хочешь, чтобы в новом доме тебе справно жилось.

— Ладно,— решилась я,— расскажу, Ты ведь меня не выдашь?

И я коротко поведала домовому, как кто-то распускает лживые слухи о Бабе-яге, а мы с котом пытаемся выяснить, кто за этим стоит.

— Вот и пришли сюда разузнать, что к чему.

— Забава тут ни при чем,— убежденно заявил тот.— Все новости о Бабе-яге от Сидора-сплетника исходят. Народ его собирается слушать у блюдечка волшебного, а потом вся деревня гудит да имя Яги склоняет. Но я,— он взглянул на меня снизу вверх,— в это никогда не верил. Так и знай!

— Спасибо, Клепа,— улыбнулась я.

— Жаль, что ты не останешься,— вздохнул он и бросил взгляд на мешочек с сухарями.— Мы бы с тобой подружились!

— Не горюй! — приободрила его я.— Я поварихе накажу, чтобы тебя не забывали. У нее сердце доброе, она для тебя никогда молочка с хлебом не пожалеет. А ты, может, поможешь ей управиться со скалками волшебными, чтобы не били ее?

— Кабы я мог,— затосковал Клепа.— Мое дело — порядок в избе. А диковины волшебные меня не слушаются. Самому не раз от них доставалось.— Он машинально потер бок.— Ох, не одобряю я это дело. Знала бы моя прежняя хозяйка! — Он осекся, глядя на меня, и махнул рукой: — А, слухай, как все было. Ты ко мне с душой, и я тебе всю правду расскажу. Диковины-то волшебные не по милости Забавы служат, а токмо благодаря силе моей прежней хозяйки, Агафьи.

— Как так? — заинтересовалась я.

— А вот так! — прищурился домовой.— Был у Агафьи самоцвет один заветный, светоч то бишь. Уж не знаю, от кого он ей достался, только Агафья берегла его как зеницу ока. В том самоцвете сила большая была, и множилась она с каждым добрым делом Агафьи. Сам камушек красный, а внутри — будто костер полыхает, красота такая, что глаз не отвести! Агафья говаривала, что в том светоче память о всех ее добрых делах содержится. И всякий раз, как она исцеляла хворого или наставляла заплутавшего на путь истинный, камушек вспыхивал все ярче. Агафья верила, что, когда се не станет, светоч начнет людям помогать вместо нее и его жара еще на много добрых дел хватит. Хозяйка мечтала самоцвет в надежные руки отдать, когда придет ее час с белым светом проститься, да только слишком высока была ответственность! Ведь если бы светоч попал в злые руки, много бед с его силой натворить можно было. Так и не нашла никого, умерла во сне. А самоцвет остался надежно спрятанным в подполе. Никто о нем знать не знал, ведать не ведал, кроме меня. А я, когда после смерти Агафьи туда спустился, чуть не ослеп. Уж больно ярко горел самоцвет! Как будто тысяча солнц в нем была заключена! И ведь послужил, еще он людям. Свечения его хоть и не видно было на земле, да люди все равно чуяли исходящую из земли благодать, И даже после смерти Агафьи продолжали приходить к се дому, подношения оставляли.

Взгляд Клепы сделался мечтательным — судя по всему, то время было сытным. Все дары домовенок утаскивал к себе и жил припеваючи, не зная горя и голода.

— И самоцвет исцелял хворых. Пусть и не так успешно, как это делала сама Агафья, но легкие больные выздоравливали. А те, кто тяжело недужил, чувствовали облегчение, побывав здесь, и постепенно шли на поправку. Так было до первой зимы. А потом выпал снег, укрыл землю-матушку, и самоцвет перестал чудеса творить. Замело метелью дорожку,— Клепа загрустил,— закончились припасы в погребке. Думал, помру с голоду, вместе с домом, который без обогрева совсем отсырел, обваливаться стал. Да соседушка домовой спас от смерти лютой: когда горбушку хлеба принесет, когда миску сметанки добудет. Таки перезимовал. А по весне народ опять потянулся, самоцвет снова исцелять хворых стал. Так и жил я один-одинешенек. Летом меня народ подкармливал, зимой — соседушка. Дом с каждым годом гнил, обваливался. А я диву давался: я ведь вместе с домом хворать должен, а не было того! Как будто самоцвет мне силу жизненную давал. Посижу рядышком, полюбуюсь, как в нем огонь сияет, и сил прибавляется. Я даже решил, что самоцвет меня своим хранителем выбрал и оберегает от гибели.

А потом изба окончательно развалилась, и вот тут уж мне худо сделалось. Какой домовой без дома? А от моей избы только погребок и остался. Спустился я туда, где самоцвет спрятан, и уж было помирать собрался. Долго ли, коротко ли я там просидел, не знаю. Как вдруг засвистела пила, застучали молотки. Глядь — на месте Агафьиной избушки новую строят. Да какую! Не изба, целый терем! Ну думаю, заживу теперь пуще прежнего, пузо наем! ... А оно вишь как обернулось-то...

Клепа тоскливо вздохнул и через дырку на рубахе почесал впалый живот.

— Так, значит, Забава использует волшебство самоцвета — уточнила я.

— Так и есть,— кивнул домовой.— Ее-то силушки на все эти диковины ненадолго бы хватило. А самоцвет всю ворожбу, которая в тереме творится, своей силой питает и тускнеет с каждым днем. — Он горестно покачал головой.— Знала бы Агафья, на что свет ее добрых дел тратится! На баловство, на игрушки, на забавы пустые...