Сергей Федотов - Все, что шевелится

Полковник дождался его прихода и сочувственно потрепал по голове.

– Будет тебе убиваться-то, – сказал он. – Просто противник оказался не по зубам.

– Я его ни разу не задел, ни разу! – выкрикнул мечник.

– А всем показалось, что первые три удара достигли цели…

– Он уходил!

– …и поверили в неуязвимость. А что толку рубить неуязвимого? Поэтому никто тебя ни в чём не обвиняет. Никому не рассказывай, что ты его не достал. И я не стану. Воин ты хороший, нам такие нужны. А что нарвался на более опытного противника, в том твоей вины нет. Иди отдыхай.

– Спасибо, Идзанаки! – вскричал Фуцу, упал на колени и облобызал руку повелителя.

– А что он тебе сказал напоследок?

– Сказал, чтобы мы шли дальше – на восток. Мол, там каждое из трёх племён найдёт себе край по нраву. Станет основателем великой страны.

К ночному костру, когда полковник после ужина любовался лунным светом, явилась Аматэрасу.

– Я пришла от имени и по поручению всех женщин, – сказала она.

– И чего же они хотят?

– Твердят одно и то же – нужно уходить на восток.

– А почему не на запад?

– Мы оттуда пришли. Позорно подобно собакам возвращаться на пепелища. Нечего искать недоглоданные кости, добудем свежанины.

– Что ж, вполне разумно, – согласился с её доводами Идзанаки. – Только вот с О-кунинуси как быть?

– Я бы его убила, если бы смогла! – горячо выкрикнула любимая дочь. – Не смогла!

– А разве была такая возможность? – заинтересовался полковник.

Дочка внимательно посмотрела ему в лицо, но ничего не ответила. Папаша от греха подальше не стал вдаваться в подробности.

Как говорится:

У Пака Хёккосе состоялся почти такой же разговор, как у полковника с Аматэрасу. Только девушек было девять. Они, точно девятихвостая лиса Кумихо, виляли юбками и уговаривали вождя не связываться с великим чародеем Джору, а тихо-мирно отправиться на восток. Там будто бы великаны Чаньин уже налепили острова и горы, украсили их великолепными водопадами, полили цветы душистыми росами и ждут не дождутся, чтобы кто-то пришёл и оценил красоту пейзажа.

У костра Омогоя девиц было всего семь, но галдели они, как семьдесят разряженных девиц.

– Бай! – говорили.

– Пойдём! – говорили.

– На восток! – говорили.

– А что на востоке?

– Страна! – говорили.

– Весны! – говорили.

– И прохлады! – говорили.

– Он что, восток, для вас рыбьим жиром намазан? – удивлялся бай.

Девицы тихо смеялись, словно ручей журчал. За ночь омогойцы потихоньку собрались, чтобы соседей не беспокоить, и чуть свет пустились в путь. И знать не знали, что под покровом ночи племена Пака тоже пакуются, сворачивают юрты. Приладив вьючные мешки, второй отряд отправился на восток ещё до обеда. Узрев сборы соседей, засуетились и в стане Идзанаки. К вечеру и они снарядились в новый поход. Лунный серп сиял в чистом небе и словно подмигивал, маня в страну крепких корней.

Сотон покидал Мундаргу вместе с отрядом Пака. Другой бы со стыда сгорел после случая с красавицей Суро. А этот проморгался и даже с видимым удовольствием следил, как девицы поют и танцуют круг костра, исполняя песню «Старик преподносит цветы». Ему нравились откровенно эротические позы и жесты девушек, вместе с прочими зрителями он хохотал над старым пнём, зря растревожившим красавицу. А если на него показывали пальцами, то тщеславно вскакивал и раскланивался. Вскоре всем это изрядно надоело, на него перестали обращать внимание, и песня зажила своей жизнью.

Дичь опять наполнила леса, едва они покинули перевал. И если бы не приближающаяся зима, то тревог бы и вовсе не возникало. Между тем пришла пора алой брусники и кедробоя. По тайге полетели красивые яркие листья. Караваны птиц потянулись на юг. По рекам и озёрам охотники били жирнющих и вкуснейших гусей да уток. Сотон объедался этой вкуснятиной и, поскольку драчёвская сомагонка давно кончилась, экспериментировал с доступной бражкой. Добавлял в неё разные травки, отрезанные яйца маралов и кабанов, чтобы больше не попадать впросак, грибы, пока однажды в отчаянии не накрошил туда мухоморов. Что случилось дальше, он наутро не вспомнил, но проснулся в объятиях красавицы. Она ласково называла его Пугын, а вот своего имени не называла, а Сотон его так и не вспомнил, как ни напрягал чудовищно гудящие с похмелья мозги. На вторую ночь юртаунец повторил испытание чудесной смеси бражки с мухоморами. Очухался на мягкой моховой постельке с другой красоткой. Она тоже обзывала старика Пугыном и ласково гладила его седую бороду. Несостоявшийся хан тупой похмельной башкой понял, что напал на золотую жилу. Девять дней он встречал помирая от употребления эрзац-сомагонки и холодея от восторга, что такие Красавицы не отказывают ему в ласках. Одна досада, что о своих ночных подвигах не помнил он абсолютно ничего, словно удовольствия обладания красотками доставались кому-то другому. А поскольку личным врагом числил он племянника, то сразу решил, что именно Джору крал у него радость очередной победы.

– Так жри дерьмо! – заорал он, зверея от бешенства. – Кусо кураэ! – зачем-то перевёл свой вопль на диалект североармейского языка, к которому невольно привык, путешествуя по землям лесичей вместе с племенем Идзанаки.

(Интересно, что в оставшемся далеко позади краю Высокой тайги Чулмасы, которая первая обозвала Сотона Пугыном, никак не могла успокоиться. Она искала любовника, похожего на зимнего гостя, и понапрасну приставала к местным охотникам. Ни один из них и в подмётки не годился мужику с прозрачным кувшином. Желая повторения той чудесной зимы, когда сутки свивались цепочкой чувственных наслаждений, склёпанной из звенышек бабьего счастья, Чулмасы ночами обшаривала избы со спящими хозяевами, обыскивала охотников, заночевавших у костра, но так и не нашла второго прозрачного кувшина.

В конце концов в дальней деревеньке стибрила бурдюк с бражкой – хотя бы длинным горлышком он походил на памятный кувшин. Точно так же бражка похожа на сомагонку, но нет в ней свирепой крепости. Мужики, её отхлебнувшие, походили на Пугына как свинья на быка. И лесунка всё лето провела в поисках секретных добавок, улучшающих результат, пока путём проб и ошибок не обнаружила тот же компонент, что и Сотон. Запасы снадобья она пополняла из бражных ям Токкэби, своего сожителя с палёной бородой, и крошила туда красно-белые шляпки ядовитых мухоморов. Мужики пробовали секретную настойку и зверели. При этом любовный пыл некоторых возрастал и чуточку приближался к темпераменту Пугына, хотя большинство пьяниц скучно умирало на месте.