Лариса Малмыгина - Неприкаянная душа

А потом разгоряченные от выпитого вина, довольные интересной беседой, мы побрели на зеркальное озеро. Фарий затащил Онорину на одну из стоящих возле берега лодок, предоставляя в наше пользование вторую.

— Ты скоро увидишь своих ненаглядных детей, — налегая на весла, проговорил всемогущий дух, — но Страшная Сила полетит с тобой.

— Само собой разумеется, — не представляя путешествия во времени и пространстве без всемогущего элементала, льстиво провещала я.

— А там ты выйдешь замуж, — милостиво сообщил мне свое царственное решение Повелитель Стихий. — За меня. С регистрацией брака.

— И где же мы будем проживать? — невольно ахнула я. — В одной квартире с Сергеем и его полюбовницей?

— В настоящее время Смирнов не обитает в твоих апартаментах, — нахмурил брови будущий господин Ветров.

— И где же нынче жительствует бывший супруг? — несмело поинтересовалась я.

— В доме своей молодой жены, — взглянул на безоблачное небо Мадим.

— Он снова женился, — обреченно констатировала факт я.

— Да, — метнул на меня испытывающий взгляд Страшная Сила.

Мне стало не по себе. Обстоятельный, умный, ранее предельно преданный мне Серега, игнорируя мнения потомков, меняет женщин словно перчатки, при чем меняет их официально, нещадно штампуя странички в паспорте. Более чем странно!

— После гигантского замка крохотная квартирка в шестьдесят квадратных метров не устроит графа де Виронна, — усмехнулась я.

— В чем дело, любимая? — встрепенулся Повелитель Стихий. — Самая очаровательная жена на свете будет жить в сказочном дворце!

Вздох вырвался из моей груди, заставив насторожиться настырного кавалера.

— Ты еще не полюбила меня, Алиса? — вонзая в меня черные, жгучие зрачки, загрустил он.

Водная гладь поражала воображение: нигде ни рыбки, ни травинки, ни водоросли. Даже бабочки и букашки обходили стороной озеро, просвечивающееся на всю глубину, до самого золотого песка.

— Это дистиллированная вода, — опуская ладони за борт лодки, подытожила я, — и какая же она теплая!

— Нет, серебряная, — печально ответил Мадим, — потому здесь и не водится живность.

Фарий и Онорина, примостившись рядышком на маленьком суденышке, витали в заоблачных высотах. Они ворковали, словно голубки, сжимали друг другу руки, смеялись чему-то, распевали любовные песенки. Артист, вскинув кудлатую голову, выразительно читал древнеримские стишки на чистейшем французском языке:

— Кто написал эти восхитительные строки? — спрашивала раскрасневшаяся жительница средневековья.

— Феокрит, — отвечал довольный комедиант и кокетливо подбоченивался, чтобы продемонстрировать глупой, восторженной аборигенке красивый античный профиль:

— Эх, кабы мог обладать я неслыханным Креза богатством! — после небольшой паузы высокопарно выкрикивал итальянец. — Я Афродите бы в дар нас обоих из золота отлил!

— Тоже Феокрит? — бросая пламенный взгляд на профессионального чтеца, интересовалась польщенная Онорина.

— О, моя птичка неплохо разбирается в поэзии великой Эллады! — удовлетворенно потирая руки, надрывался циркач.

«Птичка» весело смеялась и закрывала личико сиреневым шелковым платочком.

А Мадим злился, кусал чувственные губы, щурил черные глаза. Изредка он поглядывал на меня, ожидая признаний в любви и благодарности за спасение. Но их не было. Мысли мои витали около родного дома, возле повзрослевших детей и незнакомых внуков.

— Что делать, — угрюмо размышляла вечная пленница, — что предпринять, чтобы он отпустил меня на родину? Выйти за него замуж? А что, если дух, однажды рассердившись на жену за какую-нибудь небольшую оплошность, разорвет ее на мелкие кусочки? Сумасшедшая любовь Повелителя Стихий принесла мне много горя. А сколько неописуемых неприятностей может доставить его разрушающее раздражение? Элементал очень красив. К своему великому ужасу я не могу оторвать взгляда от его соблазнительного тела, но душа его — жестокая стихия, не умеющая щадить никого.

— Я умею щадить тех, кого люблю, — эхом откликнулся Страшная Сила.

— Ах, да. Я успела забыть, что ты читаешь не только по губам, — растерялась я. — Но Ваше Сиятельство может рассердиться на супругу за не вовремя поданный обед, за поздний приход домой, за слово, которое пришлось некстати.

— Я прощу тебе все, только не прогоняй меня, Алисонька, — совсем по-человечески попросил меня фантом.

Лодка остановилась, а затем без помощи весел быстро прибилась к берегу. Красивый мужчина в темном бархатном камзоле неожиданно обнял мои колени. В то время, когда сильные ладони искусителя гладили мои внезапно отнявшиеся ноги, требовательные губы его рывком приблизились к моему рту. Проворно он схватил меня на руки и, минуя удивленную парочку, понес в замок. Не осознавая, что делаю, я замкнула пальцы на шее Повелителя Стихий, пытаясь стать одним целым с этим прекрасным станом, которое начинало постепенно всасывать в себя свою желанную жертву.

— Ах, будь что будет, — чувствуя незащищенность перед его страстью, подумала я, — бесполезно сопротивляться любви. Будь, что будет.

Шелковые покрывала, покорные воле всесильного Хозяина, безропотно полетели на пол и устлали его голубым тончайшим покрывалом. Нежная музыка ласковыми струями полилась из окружающего пространства и подняла нас на своих волнах высоко над разобранной постелью к хрустальной люстре, серебристый перезвон которой внезапно напомнил мне долгожданный Новый год, искристое шампанское и пушистую елку.

— Любимая, — прошептал Страшная Сила, наркотическим туманом обволакивая свою возлюбленную, — не бросай меня, любимая.

— Никогда, — ответил мой рот, наслаждаясь сладкими поцелуями духа, — никогда.

А за окном древнего замка запел сладкоголосый соловей, усердно исполняя прихотливый заказ своего могущественного повелителя. Он пел о вечной любви, дающей право на необдуманные поступки, он шептал о радости обладания любимым существом, он провозглашал рождение и жизнь, предоставленные как божественное испытание каждой бессмертной душе. А за окном радостный смех молодой пары оповещал о появлении на свет нового чувства, внезапно возникшего между прелестной француженкой из сентиментального семнадцатого столетия и мужественным гражданином суровой Римской империи, еще недавно дававшим представления в многострадальной Иудее, погубившей своего Бога.

Аромат сирени и черемухи, принесенный ласковым ветерком, ворвался в нашу комнату и фейверком поднялся к потолку: мой любимый аромат. Воздушные волны закачали нас на невидимых качелях и вынесли в раскрытое окно, где невесомые сумерки стыдливо накрыли от посторонних взоров обезумевших любовников незримым эфирным одеялом.