Сергей Бережной - Моривасэ Моногатари

Некоторые повествователи считают нужным в подробностях следовать мельчайшим событиям в жизни их персонажа, однако автор всегда склонялся к идее, что драгоценный читатель гораздо щедрее снабжен от природы воображением, чем он сам, и придумает всё гораздо лучше и интереснее, достаточно ему лишь намекнуть. В нашей истории всё предварительно необходимое уже сказано и все, конечно, догадались (и догадались правильно), что мухобойки Цюрюпа Исидор захватил с собой не зря. Небезосновательным будет предположение, что в штаб-квартире «Фронта за освобождение насекомых» вскоре во множестве раздались столь противные духу этого мухоугодного заведения щелчки и шлепки. Заслуживает внимания версия, что звуки эти сопровождались криками, которые много говорили чуткому уху о нравственном и телесном страдании. Наиболее проницательные читатели также наверняка пришли к выводу, что кричали не мухи.

В общем, самурай пробыл в заложниках совсем недолго. Он вышел из дверей штаб-квартиры «Фронта» нимало не поврежденным (туча мух, осознав в нём врага, временно покинула позицию над лужей помоев) и отправился писать отчеты о содеянном. В зарешеченных окнах штаб-квартиры начали появляться лица «фронтовиков», более всего похожие на пышные розы, которые одновременно решили вдруг бурно распуститься. Зрелище даже сквозь марлевые антимоскитные занавески выглядело чрезвычайно летним и жарким, однако в то же время неожиданно освежающим, и автору жаль, что Цюрюпа Исидор так и озаботился тем, чтобы обернуться и полюбоваться им.

На следующий день самурай в урочный час и при мечах отправился к господину Мосокава — представлять отчеты. Завидев его, господин Мосокава на этот раз почему-то обрадовался гораздо меньше, чем накануне, и про семью спрашивать не стал. Он бегло ознакомился с отчетами, печально вздохнул, протянул бумаги жужжащим тише обычного референтам и сказал:

— Всё это хорошо, всё это правильно... Молодец. Да. Только всё опять попало в прессу... Ну и вот...

Он взял со столика официального вида лист и протянул Цюрюпе Исидору. Самураю достаточно было взглянуть на шапку с названием испустившей документ организации, чтобы проникнуться печалью, столь же глубокой, как и та, что овладела господином Мосокава.

Шапка же была такова: «Международный фонд защиты неотъемлемых прав мухобойных инструментов».

Так самурай впервые осознал, что планета Земля тайно оккупирована негуманоидами.

Однажды самурая Цюрюпу Исидора спросили, как он относится к смертной казни. Самурай прикрыл глаза, сосчитал до семи и сказал:

— Я готов. Ведите.

Даже минуты для последнего хокку не попросил он.

Однажды к самураю Цюрюпе Исидору приехал в гости дядя, экономист-плановик, постоянно проживающий в Киеве, кстати, опять же на Институтской улице. Фамилия его была, впрочем, Феотокис. И этого дядю, Фотия Агафоновича, самурай повёл в свободный от службы день смотреть столицу.

Само собой, не могли они миновать, среди прочих славных достопримечательностей, и знаменитую московскую мемориальную пробку имени гудзи Обанаева, покойного настоятеля мытищинского филиала монастыря Кэнтё-дзи. Родившись как бедствие и большое для города расстройство, пробка сия за прошедшие годы стала для Москвы предприятием чрезвычайно прибыльным, ибо не только из Киева приезжали посмотреть на неё, но и из других столиц тоже, равно как и из малых городов, где пробки, даже самые недолговечные, простому люду по-прежнему в диковинку. Прибылей от туризма городу хватало и на то, чтобы регулярно подновлять стоящие в оной пробке автомобили, и даже на то, чтобы установить на самые примечательные машины мемориальные доски. Было даже введено в обычай визиты высокопоставленных официальных лиц в Москву встречать невообразимым хором сигналов тысяч автомобилей, вросших в мемориальную пробку, и никакой орудийный салют не мог бы сравниться с порождаемым таким образом звучанием — величественным, трагическим и торжественным.

Хотя пробка и носила имя гудзи Обанаева, возникла она вовсе не по его вине, как можно было бы подумать, хотя и не без его участия. История эта представляется весьма поучительной и, несомненно, достойной неспешного изложения.

Случилось так, что некий постовой постоянно на посту скучал, а потому придумал себе эдакое развлечение. Дежурил он на перекрёстке, где подземного перехода не было, а были, наоборот, светофор и одностороннее движение. Бывало, что желающим перейти через улицу пешеходам загорался красный свет, когда машин на перекрёстке вовсе и не было, и ничто не мешало гражданам ступить на проезжую часть — кроме, разве что, естественного уважения к правилам дорожного движения и приступа скромности, наступающего из-за близкого присутствия постового. Милиционер же (назовём его Б.) решил проверить, насколько эти чувства в гражданах сильны, и принялся регулярно скрываться из виду, дабы снизить у пешеходов настороженность и тем самым неявно поощрить их к покушению на нарушение ПДД. Со временем Б. сделал из скрытных наблюдений вывод, что готовность граждан пренебречь законом примерно пропорциональна времени, которое они проводят в ожидании зеленого сигнала светофора при пустой улице. Если ждать приходилось достаточно долго, а автомобилей на улице не было, то на проезжую часть, несмотря на запрещающий красный сигнал, мог рвануться буквально каждый, включая лежачих больных и младенцев в колясках. Эмпирическим путём Б. установил, что критический срок ожидания в такой ситуации составляет шесть минут пятьдесят три секунды, и ему стало нестерпимо интересно, сможет ли какой-нибудь особо законопослушный пешеход это достижение превзойти.

Двигаясь классическим (для европейской традиции познания) путём от эмпирики к эксперименту, Б. придумал и осуществил следующее. Он договорился с постовым М., который держал светофор на предыдущем перекрёстке. По сигналу, который давал ему Б., М. останавливал движение, так что перекрёсток, на котором держал светофор Б., оказывался совершенно свободен от машин. В то же время Б. включал для пешеходов на своём перекрёстке красный свет, прятался и засекал время. Пешеходы некоторое время ждали зелёного, но, не дождавшись, рано или поздно решались ступить на проезжую часть. Тут-то и появлялся Б. — с секундомером и книжкой штрафных квитанций.

Регулярно повторяя сей эксперимент, Б. очень скоро пришел к заключению, что магическое время (шесть минут пятьдесят три секунды) является, видимо, одной из мировых констант, потому что ни один из пешеходов так и не смог удержаться от нарушения закона ни секундой дольше. Другим результатом исследований стало то, что прежние завсегдатаи его перехода теперь предпочитали пересекать улицу там, где дежурил М., а на перекрёсток Б. выходили лишь неосведомлённые жители из других районов. Б. считал, что это даже к лучшему, потому что для добросовестного экспериментатора свежесть подопытного материала критически важна.