Сергей Бережной - Моривасэ Моногатари

Фотограф самураю поначалу даже понравился. Аккуратный такой старичок по имени Пабло Иванович. Только вот глаза у него были странные — словно не глаза, а полированные воздухом чистейшие «цейссовские» линзы, но это, подумал Цюрюпа Исидор, может быть, что-то профессиональное.

И всё было хорошо и достойно — ровно до тех пор, пока на следующий день (спешки не было и заказ вышел несрочный) не пришел самурай получать свои изображения.

— А это точно вы на снимке? — спросил Пабло Иванович подозрительно.

Цюрюпа Исидор взглянул на отпечаток, дабы увериться, что не произошло никакой ошибки и четыре лица на четырёх квадратиках действительно принадлежат ему. Черты были ожидаемые, хотя самурай и отметил также, что лицо получилось что-то немного широковатым.

— Да вроде я, — ответил он, пожав плечами.

Старичок огорчился.

— Значит, вы тоже не уверены, — сказал он. — Дайте-ка сюда...

Самурай протянул ему отпечаток. Пабло Иванович принялся сканировать глазами сначала фотографии, потом исходное лицо.

— Похож, — сказал он сомнением. — Но нужны доказательства. Мало ли...

Цюрюпа Исидор решительно удивился.

— Вы же сами меня фотографировали, — напомнил он.

— И тем не менее, — сказал Пабло Иванович. — Я не могу выдавать этот снимок абы кому.

— Так вот ведь моё имя на квитанции, — сказал самурай. — А вот мои документы.

— Насчёт имени я не сомневаюсь, — грустно сказал старичок. — И квитанция, признаю, тоже правильная. Но ваш ли это снимок? Вот вопрос...

Самурай задумался. Действительно, из снимка вовсе не следовало, что изображенного на нём человека зовут Цюрюпа Исидор и что он достойный воин клана Мосокава. Самурай не мог отрицать, что в жизни его лицо вовсе не такое плоское, как на снимке, и что на фотографии он был изображен с прической мицу-ори, хотя сегодня утром по глупому капризу сделал футасу-ёри. Конечно, он не сомневался, что на снимке изображен он сам, но вынужден был в то же время признать и правомерность сомнений, столь обеспокоивших Пабло Ивановича.

— Но это я вчера фотографировался, — сказал он, нащупывая правильные подходы к намечавшейся дискуссии.

— Не спорю, — покорно сказал Пабло Иванович. — Но как мы узнаем, что именно этот снимок — ваш?

— Вот снимок у меня в паспорте, — сказал Цюрюпа Исидор. — Посмотрите, он похож.

— Да, — согласился Пабло Иванович. — Похож, но и только. Кстати, на нём тоже вовсе не обязательно вы.

— Паспорт-то мой, — сказал самурай.

— Конечно, — сказал Пабло Иванович. — Но какое отношение ваш паспорт имеет к моему снимку? Что их связывает, кроме внешнего сходства, осознаваемого нами лишь субъективно? Есть ли в фотографии смысл, кроме того, что мы сами в неё вкладываем?

(Автор, окажись он на месте самурая Цюрюпы Исидора, уже давно начал бы ругаться и буянить, ибо ему не присуща стоическая непоколебимость, свойственная истинным самураям. Автор покорнейше просит у читателя прощения за собственное недостойное поведение и вопиющее несовершенство).

Самурай углубился в размышления и вскоре пришел к выводу, что установить с абсолютной достоверностью связь между человеком и его изображением никак невозможно. Выходило так, что лишь непростительная безответственность и неоправданное благодушие фотографов позволяют им выдавать клиентам снимки. Хуже того — лишь преступная снисходительность правоохранителя позволяет гражданину, предъявившему ему для проверки паспорт с фотографией, уйти от ответственности за изобразительный подлог. Ещё страшнее в этом свете выглядело злоупотребление уполномоченного лица, которое при оформлении паспорта удостоверило подлинность фотографии, поставив на неё Печать.

Самурай представил себе целую страну, население которой живет по столь субъективно оформленным документам, и глаза его стали точь-в-точь как полированные воздухом чистейшие «цейссовские» линзы.

Ну и как же, спросит читатель, самурай Цюрюпа Исидор выберется из этой передряги?

Об этом — позже, а пока расскажем историю Пабло Ивановича.

Много лет назад Пабло Иванович был известным светописцем и работал в жанре интеллектуально-эротической фотографии. Те времена давно минули, но память о них сохранилась — существуют даже альбомы, где работы Пабло Ивановича воспроизведены с тем же тщанием, с каким коллекционеры собирают гравюры укиё-э периода Эдо. Пабло Иванович был непревзойденным мастером постановки студийного света. Прекраснейшие модели мечтали о внимании его камеры. За право публикации на обложке одного из его лучших достижений главный редактор «Playboy» бился на дуэли с главным редактором «Vogue» (осталось неизвестным, каким именно оружием они сражались, но дуэль эта, по мнению секундантов, была зрелищем чрезвычайно возбуждающим; никакой аукционный торг не мог бы вызвать такой ажитации).

Творческий метод Пабло Ивановича заключался в непередаваемом умении раскрывать интеллектуальность своих моделей. И дело здесь было не только в постановке света, степени обнаженности модели, достоинствах её фигуры или выразительности позы, но и в уникальном названии каждого фотошедевра. Первой его работой, сделавшей сенсацию, стала «Девушка, повторяющая таблицу умножения». За ней последовали «Блондинка накануне зачета по дифференциальному исчислению» и «Созерцающая лемнискату Бернулли». Период расцвета знаменовали «Подруги, обсуждающие теорию струн» и «Аксиологический экстаз». Авторский оттиск постера «Y.S., Ph.D.» был отобран на «Сотбис», но, увы, скандально для аукционного дома похищен прямо из хранилища и Пабло Иванович получил за него только страховую премию.

Потом произошло страшное. Контркультурный активист, работающий под псевдонимом Яне-Негоро, организовал экспозицию, которая была ославлена в прессе как антихудожественная порнография, недостойная внимания ценителей (посещаемость выставки после таких рецензий выросла выше всякого приличия). На пике скандала Яне-Негоро сделал шокирующее признание: все выставленные им экспонаты были репродукциями работ Пабло Ивановича, аферист лишь заретушировал лица моделей и придумал картинам собственные названия — само собой, крайне непристойные. До этого саморазоблачения ни один искусствовед подлога не распознал. Естественно, простить Пабло Ивановичу такого фиаско культурная общественность не могла — и не простила. Против него был составлен бойкот, который обернулся полным успехом. Репутация великого светописца была уничтожена, а сам он в конце концов был вынужден поступить на работу в обычный фотосалон.

Пережитое сделало Пабло Ивановича крайне подозрительным в отношении своих работ — как прежних, так и нынешних. Иногда он открывал альбом, смотрел на какую-нибудь «Бидзин-га, посвящающую учениц в тонкости доктрины концептуализма», и вдруг не обнаруживал в снимке того содержания, которое раньше там определенно присутствовало. А можно ли было в его новых работах, фотографиях для паспортов и виз, найти хотя бы какую-то связь с реальностью? Чем глубже Пабло Иванович эту связь искал, тем равнодушнее становился его взгляд на мир, и тем меньше фотографий он отдавал заказчикам...