Андрей Хуснутдинов - Дни Солнца [litres]

Полдень был ветреным, облака неслись в холодной синеве.

Чтобы согреться, Диана взялась подмести садовую аллейку. На асфальте среди луж сохли отпечатки рифленых подошв, она машинально затирала их и, лишь пройдя до калитки, догадалась, что это следы ног священников. Тут же, под почтовым ящиком, валялись пустой киот, обрывок золоченой цепи и клок рыжей шерсти. Улица была безлюдна. В дальнем конце, запечатанным глухой стеной и рекламным щитом с антилопой в прыжке, стояло марево, как от выхлопной трубы.

Хирург уже с час как, запершись, копался в детских покоях. Диана вспоминала об этом с замиранием сердца, прикусывала губу и торопилась думать о чем-нибудь другом. В конце концов у нее заболела голова, она оставила метлу, спустилась в душевые и встала под душ. В аптечном шкафу был аспирин, она разжевала таблетку и, перемогая кислую горечь, подставляла лицо колючему облаку воды, пока не обмерла: сквозь окошко в кафельной стене, разделявшей ряды кабинок, которого тут никогда не было и быть не могло, виднелась огромная, терявшаяся в дымах сумеречной долины крепость. Диана в испуге лягнула пяткой окошко, но попала по стене – потому что никакого окошка на самом деле не было, – кафель расселся трещиной, и ей стало очень больно. Она пошла в предбанник, надела халат, села на детской скамейке и с закрытыми глазами считала удары сердца.

Раздался стук, Хирург заглянул в дверь и сказал:

– У нас опять гости.

– Зачем вы это делаете? – спросила она.

Хирург раскрыл дверь.

– Что?

Диана кивнула на вход в душевые.

– Если я схожу с ума… то зачем…

– Диана… – Сев на корточки, он постучал ее по колену. – …милая, вспомните – если, конечно, вы на самом деле не сходите с ума – со вчерашнего я пытаюсь избавиться от вас.

– Все это… какая-то чушь… так нельзя, – говорила она. – Меня тычут в это, как кутенка. Зачем?

Хирург встал.

– Чушь – это как раз то, как вы это объясняете. А не тыкаться в это… Не знаю. Как можно видеть то, чего нет?

– То есть?

– Вы идете кушать?

Диана утерла нос.

– Иду.

Он протянул ей руку:

– Прошу…

Посреди вестибюля стоял тяжеленный буковый стол, невесть как перекочевавший сюда из директорского кабинета. Среди пустых окон он выглядел не таким массивным, к тому же с него исчезли бронзовые часы, лампа и прибор для письма, зеленое сукно покрылось газетами, а на газетах расположились полуфабрикаты из кухонных припасов: консервированная курятина, овсяная каша, галеты, апельсиновый сок.

– Завтрак туриста, – сказала Диана; на миг она замешкалась перед высоким, стоявшим не с хозяйской стороны и похожим на трон директорским креслом, на которое ей кивнул Хирург, но села и пощупала высокие подлокотники. – Мы объедаем бедных детей.

Хирург сел против нее, на место директора. Диана положила каши ему и себе и уже открыла рот, чтобы сказать то, что говорила в таких случаях по нескольку раз на дню: «Вымыли ручки?» – но закашлялась и зачерпнула тяжелой, как глина, каши.

– Забыла, – сказал Хирург.

– Что?

– Про гостей.

– Про кого?

Он кивнул на открытую дверь парадного входа.

Диана поглядела в пустой проем двери.

– Вы голодны и невнимательны, – сказал Хирург.

В голосе его была насмешка, но взгляд оставался сосредоточенным, как у человека, ждущего нападения со спины.

Диана опять посмотрела в сад и тотчас увидела залегшего у беседки солдата в камуфляже и сетчатой каске. Поодаль, в кустах под оградой, проглядывалось еще одно сетчатое полушарие, качалась суставчатая ветка антенны.

Она отложила ложку.

– Это называется – прямые методы, – продолжал Хирург. – Без них мы обойтись не можем, надежд не возлагаем, нет – у нас протокол. – Он сжал и разжал пальцы.

– Они будут стрелять? – тихо спросила Диана.

– Ну, наверное.

– Вы с ума сошли.

– Я? Они нас не видят.

– Как?

– Они вообще ничего не видят.

– Как так?

– Да так! – Откинувшись на спинку, Хирург гимнастическим взмахом развел руки. – Глаза в карманах!

– Перестаньте, – прошептала Диана, – прошу вас.

Он хотел что-то сказать, но тут по аллейке покатились два черных цилиндрика, похожих на банки из-под пива, клубы белого тумана из них рванулись по сторонам и что-то ослепительно сверкнуло над крыльцом. Диана вскрикнула. Хирург подвинул себе тарелку и стал есть. Туман быстро застил окна, не проникая, впрочем, ни единой ниточкой внутрь, как будто окна были остеклены. Это походило на приземление облака, на погружение в молоко. Белая мгла поглотила сад, размытые пятна фигур маячили в ней, как в театре теней.

Диана сидела с открытым ртом, в полной уверенности, что у нее заложило уши. Ей казалось, она слышит как сквозь вату звуки выстрелов, шипение дымовых шашек и крики команд, в то время как ее окружала тишина, подоткнутая стуком маятника часов и позвякиваньем вилки Хирурга. Туман не ослабевал, но плотность его была неравномерной, в просветах выступали очертанья деревьев.

– Нет-нет. – Диана встряхнула головой и встала из-за стола. – Довольно. Спасибо.

Она готовилась к ужасному: к отравлению газом, к контузии, к выстрелу – и не заметила, как обошла дом.

Синеву вспарывала молочная полоса инверсии, листва нанизывалась на косые лучи. Диана заморгала – в саду не было ни души, сад был пуст, как витрина цветочной лавки, а когда она поглядела в окна вестибюля, то не увидела ни Хирурга, ни директорского стола.

Осторожно, как на что-то ненадежное, готовое провалиться под ногами, она поднялась на крыльцо. Если бы она могла ошибиться дверью, то решила бы, что ошиблась, потому что Хирурга здесь не было давным-давно. По полу тащило газетный лоскут, у гардероба сидела рыжая кошка. С небес сходил запоздавший гул самолета, и, словно подстегнутый далеким ревом турбин, по саду пронесся ветер, зашумела листва, ветки царапнули по крылечному козырьку. Так она догадалась, что видела уже это все, на секунду положение вещей явилось ей забытой сценой, и, задержав дыхание, как будто оценивая, подобно дирижеру, готовность вверенной ей тишины, она прошла на середину вестибюля.

Был конец дня, углы наливались тенью, снежный серп вставал в гаснущем небе. «Я сплю, – счастливо думала она, – сплю, все это – декорации, забытье». Часов уже не было слышно, пропал и гул самолета. За стенами цвели сварливые голоса труб. Осмотревшись, она подступила к похожему на алтарь возвышению у гардероба, взяла с него кувшин с вином и налила до краев стоявший тут же деревянный кубок. Вино плеснуло, в гранатовой струе мелькнула длинная искра. Диана сделала глоток. «Недурно», – заключила она, опять наполнила кубок и понесла его в черный зев коридора. На месте двери детского покоя была скрипучая садовая калитка.