Андрей Хуснутдинов - Дни Солнца [litres]

– Н-ну! – выдохнул с досадой Иван.

Александр снял наушники и отдал ружье гвардейцу.

– Довольно.

– Еще! – потребовал Иван.

– Можешь идти, – сказал Александр гвардейцу, когда тот разрядил ружье.

Иван, отставив плохо сгибающуюся больную ногу, поднял с земли стреляную гильзу и подбрасывал ее на ладони. Ллойд догадался, что стрельба кончена, обнюхал штаны Александра и фыркнул. Александр потрепал его по загривку и назвал дипломатом.

– Сам ты дипломат, – вступился Иван за собаку.

Александр взял двустволку.

– Да что с тобой? У меня уши отваливаются, а ему подавай стрельбу…

Иван бросил гильзу и отвернулся.

– А я только что пришел…

Взглянув на часы, Александр понял – только что у Ивана завершилась процедура. Звать гвардейца, однако, было и поздно, и невозможно, и он только придумал обещать Ивану пострелять после завтрака. Иван сходил к будке, принес разбитую мишень-тарелку и бросил Ллойду на «апорт». Ллойд побежал за тарелкой, но та развалилась на куски, он долго не мог выбрать, какой из них хватать, однако и выбранный рассыпался у него на зубах. Он принялся шлепать языком, и Иван довольно засмеялся – старый розыгрыш удался в который раз. Тут Александр вспомнил, что дожидался удобного момента спросить брата, в самом ли деле тот видел девушку гуляющей ночью по саду, но Иван, не давая ему раскрыть рта, взял его за рукав, сказал, что хочет показать что-то, и потащил в летний театр.

Театр стоял на месте снесенного флигеля, того, где умер князь Ферзен. Иван бывал тут часто. После смерти Даниила Государыня приказала разрушить не только флигель, но и фундамент, разбить на его месте цветник. Флигель снесли, однако насчет фундамента поступило новое распоряжение – залить цементом. Зачем это нужно было делать, никто не знал, тем более что еще до цветника архитектор предлагал строить летний театр. Театр построили, но не столько для спектаклей, сколько для того, чтоб закрыть уродливую бетонную кляксу. Раз в год освежали краску купола, заделывали трещины, поправляли скамьи и убирали птичий помет. Однажды Государыня собралась пригласить какую-то труппу, но Иван категорически воспротивился затее. Они надолго разругались тогда, и все осталось как было – спектаклей не давали, каждую весну подкрашивали крышу и скамьи, замазывали трещины, каждую осень убирали птичий помет.

Пройдя входную арку, Иван отпустил Александра, взбежал на подмостки и скрылся за кулисой. Запах, едва ощутимый подвальный смрадок, стоял в воздухе.

– Сюда! – отрывисто, точно собаку, позвал Иван.

Александр поднялся к нему.

Вытянув больную ногу вперед, Иван сидел на здоровой, в узком проеме между задней глухой стеной и перегородкой, разделявшей кулисы со сценой. Можно было подумать, он что-то рисует на полу.

– Нужно железку, – сказал он, не оборачиваясь, – чтоб поддеть, а?

– Что поддеть? – удивился Александр.

Иван встал и пристукнул пяткой по полу.

– Здесь дверь…

– Какая дверь?

– В убежище.

– В какое еще убежище?

– От Страшного суда.

Александр хотел что-то сказать, пристыдить брата, но осекся, увидев, что может снова обидеть его. Иван не первый год выкидывал подобные трюки, к которым учил всех относиться так же серьезно, как серьезно все относились к его лечению. Однажды, когда он заявил матери, что под одним деревом в саду зарыта рыцарская перчатка и он хочет ее выкопать, даже пришлось инсценировать фокус – Государыней были незаметно отданы распоряжения, и когда затем в условленном месте Иван откопал искомое, ржавую латную перчатку без двух пальцев, радости его не было предела; представление это имело тем более поразительный успех, что в тот день он впервые отказался от обезболивающего укола.

– Послушай… – опять начал Александр и опять не решился договорить, остановленный мыслью, что гуляющая по саду девушка также могла оказаться плодом больной фантазии Ивана.

После завтрака у него была назначена встреча с князем и княжной Закревскими. Если б не камердинер, он бы и не вспомнил об этом. Александр сказал Ивану, что должен встретить гостей.

– Конечно, конечно, – ответил Иван с напускной улыбкой. – Как-нибудь потом… В лес не убежит.

– Кто не убежит? – не понял Александр.

– Не имеет значения… – Иван смотрел куда-то поверх него. – Поклон ее сиятельству.

– А знаешь, – сказал Александр, – ты жесток.

– Знаю, да, – легко согласился Иван.

Они остановились посреди пустой анфилады западного крыла. Александру показалось, что брат хочет что-то еще сказать ему, но Иван подошел к картине, глядел в треугольную щель между рамой и стеной и, похоже, вообще забыл думать о нем. Александр повернулся и молча пошел прочь.

Грузный, напудренный князь и девятнадцатилетняя красавица княжна поднялись ему навстречу так спешно, словно видеть его здесь было для них неожиданностью. Почтительная и притом неуловимо развязная поза князя – прогулочная , как однажды заметил Иван – неприятно кольнула Александра, он будто впервые понял то, чему прежде не придавал значения: князь ставил себя с ним на одной доске из-за успехов дочери и был в своем праве. В фигуре Магды, затянутой в чересчур облегающее темно-зеленое платье, как будто пряталась взведенная пружина. Александр встал перед ними и, хотя от него до сих пор разило порохом, зачем-то солгал, что заигрался на корте.

– Прошу. – Он пригласил их к креслам и сделал вид, что не заметил задержавшейся на весу руки княжны.

Визит этот, согласованный еще на прошлой неделе, теперь виделся ему ненужным и даже сомнительным. С позапрошлой ночи, казалось ему, шел отсчет другой, новой жизни, и странно, что его гости ничего не знают об этом. С Магдой они были близки больше года, ни от кого это не скрывалось больше месяца, и вот теперь им предстояло обсуждать условия покупки императорским двором каких-то княжеских угодий.

Наклонив голову, Александр оценивающе, точно только теперь впервые видел их, смотрел на князя и княжну. Магда, конечно, была обижена из-за оставленной без пожатия руки, поэтому ответила надменным взглядом, отвернулась и уставилась на каминную полку. Нимало не заботясь ее обидой, этой игрой, которую знал очень хорошо, он обратился к князю:

– Как добрались?

Князь заскрипел креслом, доставая из кармана платок; несмотря на прохладу, он вспотел, острова пудры выступали на его покрасневшей лысине.

– Имели честь слушать вас в комитете… в этом… как его… – Он взял платок и мял его в руке.

– Рожениц, – подсказала Магда, не отрываясь от камина.

– Да, – кивнул князь. – И этот патер…

– Ах так, – воскликнул Александр, радуясь, что они могут говорить о чем-то постороннем, и развернулся к князю. – И что же патер?