Татьяна Млынчик - Ловля молний на живца [litres]

Тогда он взял ее за шею и смачно поцеловал. Она не успела среагировать, и из правого глаза выкатилась и оставила блестящий след на щеке маленькая слезинка. Шалтай повалил ее на пол и залез рукой под кофту. Она сжала трубку в ладони. Послышался треск. Они сразу остановились, трубка упала на пол, они сели. От телефона шел еле заметный дымок, а по комнате разносился синтетический запах горелого пластика.

– Тааааак. – Шалтай аккуратно поднял телефон над полом двумя пальцами. – Ты расплавила его! Охренеть!

– Не я. Оно.

– Похоже, мы переборщили. Но меня же ты не ударила, как там, на кухне.

– А не боишься, что ударю?

– Пффф. Еще чего.

– Там ты был в ярости.

– На тебя бы посмотрел, если бы тебя о потолок шмякнуло. Решил, ты нарочно.

Он поднялся с пола, подошел к окну, открыл форточку и отправил туда расплавленный мобильник.

– Давай еще попытку.

Маша бы без конца целовалась и без всяких экспериментов. Он вложил в ее руки другой телефон и опять поцеловал, но уже не так настойчиво, одними губами. Через минуту телефон зажужжал.

– Эврика! – воскликнул Шалтай. – Или как там эти спецы ученые орут? – Он удивленно разглядывал включенный телефон. Маша тоже ошалело смотрела на маленький зеленый экранчик в своих руках. Если честно, ей хотелось вскочить и вопить от удивления, но позориться было нельзя.

– Смотри, да он заряжается! Положи-ка его. Ага! Перестал. Возьми снова! Воооот! Охренеть!

– Охренеть, – только и повторяла Маша.

Так они зарядили все телефоны, которые были в квартире. Маша млела от того, что можно вот так запросто хохотать с ним; он хлопал ее по плечу как старого друга, ей хотелось, чтобы он говорил и говорил, распоряжался, и это бдение не кончалось.

На часах было три часа, когда Маша вспомнила про завтрашний экзамен.

– Мне поспать надо, утром олимпиада. – Маша подошла к своему рюкзаку и принялась в нем рыться. – Туда почти нереально поступить… На факультет ломятся сильнейшие выпускники со всей страны…

– В университет-то твой? – Шалтай настороженно глянул на диванные подушки у нее за спиной. – Забыл, что ты мажорка. – Он криво усмехнулся, – Окей. Ложись, – втянул губы, – а я пойду погром разгребу.

– Я помогу! – Маша с готовностью откинула рюкзак.

– Мне еще им все это объяснять, – его голос переменился, словно укушенный каким-то ее неосторожным словом.

– Можно подкрасить потолок, – пыталась найтись Маша.

– Ага, а денег на штукатурку мне кто даст? Жека? Я заколебался одалживать. – Он принялся поднимать с пола игрушки, как будто и их раскидала она.

– Я скину денег.

– Да ты что! А может, я сам как-нибудь?

– Вова. Я виновата. Я все куплю.

– Ежу понятно, что купить ты много чего можешь.

– Перестань…

– А что? – Он стремительно взвился над ней. – Ты же соришь баблом. Вискарь этот. Он стоит, как мой оклад за месяц на помойке!

– Я хотела тебя порадовать.

– Ага, знаем, проходили уже. Показать, насколько я убогий, вот что ты хотела! О таком не подумала? А? Я сразу заметил, что ты не знаешь цену деньгам. Куда там, у тебя же нет необходимости их зарабатывать, ты получаешь их просто так. От папы. В универ – по блату.

– Я работала… И не по блату, сама зубрю.

– Конечно. Если бы сама учила, у тебя не было бы времени на тусовки. Ты бы сюда не приехала сегодня, например. Знаю я этот ваш мирок, где все покупается. Штукатурка, вискарь, наркота, диплом.

Маша не знала, что ответить на это зубоскальство. Все возможные оправдания про «Запорожец», одежду из гуманитарной помощи, девяностые, про папу, вкалывавшего на бирже, чтобы у нее, как он сам выражается, был благополучный старт, не выстаивали против этого обреченного тона, против советского серванта с треснутым стеклом, раковины в ржавых разводах, да и пустой обувной полки с полинявшими женскими тапками при входе в это унылое жилище. Она наблюдала, как он злобно прибирается в комнате, когда еще десять минут назад, во время экспериментов, был таким восторженным, и ей стало невыносимо жаль себя и свои наивные порывы. Хотелось надеть куртку и свалить. Вот что они, оказывается, зовут дурацким словом «бытовуха». Но уехать домой она не могла.

– Где мне лечь?

К ее ужасу, он кивнул на диван.

– Я думала, мы…

– А я думал, моя девушка не бьет током. – Он хлопал веками как ни в чем не бывало. – Вдруг ты во сне меня коротнешь, как электрический стул?

Маша молча разделась, надела принесенную с собой тайно – полагаемую ненужной – футболку для сна и отправилась в ванную чистить зубы. Когда вышла, свет в квартире потух, а дверь в комнату Шалтая затворилась.

– Спокойной ночи, – постаралась произнести как можно более равнодушно, распахнув дверь. Шалтай сидел за компьютером. На экране загружался «Дум 2».

– Решил не мешать, поиграю чутка, тебе ведь вставать скоро.

– Окей… – Маша закрыла дверь. Легла на услужливо разложенный диван и натянула одеяло по подбородок. Какой смысл было сюда приезжать? Мирно отдыхала бы дома, в своей кровати, поужинав с папой. Еще внезапно стало горько и мучительно жаль маму. Будто это Шалтай был виноват в том, что она в больнице. Он находился за стеной хрущевки, но по ощущениям – дальше, чем за всеми стенами мира. Протянуть к нему руку теперь было невозможно, страшно, унизительно. Обидно осознавать, какая она ничтожная перед ним со своим кошельком, полным бумажек, и новенькими кедами. Маша свернулась калачиком, силясь скомкать никчемное тело, которого Шалтай не хотел касаться даже палкой.

В семь утра проснулась от будильника. Косой луч пронзал штору и озарял комнату, в которой вчера столько всего произошло. Маша вскочила, быстро почистила зубы, собрала диван и зашла к Шалтаю. Он спал распахнутый, в трусах и футболке. Увидев полуобнаженное тело, Маша отшатнулась, словно уличенная в преступлении.

Он перевернулся на живот, не раскрывая глаз, и угодил ногой в старомодный квадратный вырез пододеяльника.

– Мне пора, закрой за мной.

– Захлопни… – Вставать он явно не планировал.

Маша шла по проспекту к ближайшей трамвайной остановке через травянистый весенний воздух, который омывал ее с ног до головы, как будто не было этой странной ночи.

В политехе у монументальной мраморной лестницы нетерпеливо переминались Машины одногруппники и другие абитуриенты. Лица затравленные, голоса приглушенные, по рукам гуляют пушистые стопочки бомб. Пока катилась в метро, Маша просмотрела конспекты, но все равно была совершенно не готова к экзамену. И уже не сомневалась, что его-то она точно провалит. А ведь если бы послушалась маму и осталась дома, сейчас бы так же, как Снусмумрик, беззаботно посмеивалась над шуточками про клетку Фарадея или грызла яблоко.