Татьяна Млынчик - Ловля молний на живца [litres]

– Видишь, Лопатин играть не может из-за того, что все коротит? Другого шанса не будет. Не тупи! Если он нас отметет, то потом еще и слухи пустит, что мы дерьмо. Путь на концерты, даже самые чмошные, захлопнется, – он говорил торопливо и очень тихо, прижав ладонь к щеке. Глаза шарили по полу вокруг Маши. Потом встал на колени и коснулся ее ладоней. Ее руки дрожали.

– Не получится…

Тогда Шалтай как-то неуклюже подался спиной назад, а потом с размаху ответил Маше такую оплеуху, что на секунду она будто умчалась куда-то под покрытый спекшимися пятнами потолок. Она обхватила голову руками.

– Ну же! – проорал он.

Маша вскочила со стула. Провода повалились на пол. Ее голова готова была лопнуть. Уши пылали и бешено чесались.

– Давай, что ты? Эмоции же нужны… – теперь он шипел.

Дверь раскрылась, и в комнату заглянул Лопез:

– Как успехи?

– Херово, – провыла Маша, цапнула рюкзак и выскочила в коридор.

– Не получилось, – слышала она спиной голос Вэла, когда удалялась. – Я изоленту нашел, подклею вход…

Путаясь в ногах, Маша стремительно ковыляла по лестнице. На улице курил и говорил по мобильнику Слесарь. Он махнул рукой и игриво улыбнулся. Она побежала прямиком к выходу из промзоны. В душе бился и пульсировал зародыш надежды, что он догонит, опомнившись. Она даже обернулась на здание «Научфильма», когда переходила Обводный канал. Оттуда выезжал одинокий желтый каблучок. Лишь около ограды Александро-Невской лавры Маша наконец остановилась и достала сигареты. Нашла в рюкзаке зеркальце. Отметин на лице не осталось: только болезненный, похожий на родимое пятно Горбачева румянец расцвел на щеке в месте, на которое пришелся удар. Съездил ей по лицу ради заряда лопезовского баса? Безусловно, он перенервничал из-за Слесаря. Но почему не поцеловал ее, в конце концов?

– Я уже свободна, – сказала Маша в телефон. Мимо нее, видимо, тоже на репу топали ребята в пестрых одеяниях с черными башенками чехлов, торчавшими из-за спин. Маша затушила бычок о кладбищенскую ограду, выслушивая папины логистические инструкции.

– Рад встрече, друзья. – Доктор Ивченко, похожий на поседевшего ризеншнауцера нетерпеливо тер перепачканные мелом ладони. – В общих чертах я в курсе событий…

Центром тенистого кабинета, а заодно и гнездом доктора служил заваленный бумагами антикварный письменный стол.

– Присаживайтесь, прошу! – Доктор церемонно указал на стулья, а сам лихо плюхнулся в кресло с высокой спинкой.

– Она опять заикается. Причем хаотичными приступами, – возвестил папа.

– Давайте с самого начала. – Он достал из нагрудного кармана халата металлическую ручку и отщелкнул кнопочку. – Когда это началось?

Папа поведал доктору о событиях последних месяцев. Тот дергал лохматыми бровями и кивал, слегка прикрывая глаза. Его маленькое, как сморщенное яблочко, лицо мрачнело.

– Это вы верно говорите, что стресс мог повлиять на ситуацию, – произнес он после того, как несколько минут молча перебирал затертые листы с Машиной историей болезни. – Однако мы нормализовали работу ее речевого круга еще десять лет назад. Они не могли вот так ослабнуть. – Он щелкнул пальцами в воздухе. – Это ведь не гитарные струны. Рефлексы закрепляются в сознании человека. Обратный процесс маловероятен. Для начала проведем неврологический осмотр.

Папа вышел из кабинета, а Маша осталась с доктором наедине. В свете настольной лампы он, запрокинув голову, изучал ее глаза, горло, слушал дыхание, простукивал конечности старинным молоточком с костяной ручкой в мелких трещинках.

– Куришь, дорогая моя? – спросил доктор, пока Маша натягивала кофту за антикварной ширмой.

– Нет.

– Уж мне-то не ври. – Он мерил кабинет шагами, заложив руки за спину. – Тебе нельзя курить.

– Я из-за этого заикаюсь?

– Не из-за этого. Но курево усугубляет. Все, что бы там ни было. Давай на электроэнцефалографию сходим.

Через двадцать минут Маша лежала на продолговатой поверхности, а ее голову облепили присоски, от которых к медицинским приборам тянулись пестрые провода. На подбородок надели специальный чехольчик. И хотя выглядело это как гротескные сцены из научного кино, Маша не удивлялась. В детстве она прошла десятки электроэнцефалографий, пока лечилась от заикания. Лежать предстояло как минимум полчаса. Папа, собравший в руки ее цепочки, сережки и фенечки, остался ждать на креслах в коридоре. Маша перебирала в голове неприглядные события сегодняшнего дня. Шалтай врезал ей. Где взять объяснение достаточно веское, чтобы перевесить правду, которая состоит в том, что он просто-напросто заурядный ублюдок? Эти десять минут на репетиционной точке сбили Машу со всего, в чем она укреплялась месяцами. Ее сердце отчаянно желало найти оправдание, чтобы вновь купаться в сладко-горьком соке обожания. Скоро деликатные руки принялись освобождать ее череп от присосок.

– Это несусветно, – доктор держал в руках полупрозрачные листки с результатами ЭЭГ. – Похоже, у нас неполадки!

– Что там? – Папа вытягивал шею, силясь заглянуть в бумаги, которые вертел перед глазами доктор.

– Тут отображается такое положение дел, будто Марию подряд бьет инсульт за инсультом. Но это, конечно, маловероятно. Надо вам будет повторить исследование в другом месте. Я напишу… Еще выписываю на первое время курс нейролептиков, а уже с результатами нового ЭЭГ мы собиремся таким же составом и все основательно обсудим. Добро?

– Хорошо, – замялся папа, – но чего нам ждать-то глобально? Может быть, есть какой-то промежуточный диагноз?

– Все будет нормально. – Доктор махнул рукой. – Полагаю, это несущественный сбой, вызванный гормональными изменениями. Возраст сложный. Но мы эту проблему вовремя схватим за шиворот. Никаких отклонений психики или срывов у Марии не наблюдается. Поэтому поправим. – Он слегка постучал папу по плечу и пожал ему руку. – Главное, спать как следует и не переживать по пустякам.

На протяжении следующих дней Маша готовилась к школьным экзаменам. Сидела за своим столом, читала билеты, тексты своих старых сочинений и старалась делать вид, что совсем не думает о Шалтае. На самом деле ей до жути хотелось заглянуть на Садовую, но она боялась тамошней обстановки, боялась, что придется объясняться, если Юля уже в курсе событий, примется сочувственно гладить Машу по плечу, но главное – боялась повстречать его. Чтобы развеяться и сменить обстановку, решилась навестить Лизу в больнице. В троллейбусе приехала на Литейный, миновала сквер, приемный покой и длинный коридор: куда идти, она помнила не хуже билетов по истории.

В палате было тихо. Маша приоткрыла дверь. На кровати под одеялом кто-то копошился.