Генри Олди - Рассказы ночной стражи

Я шагнул ближе:

— Кто займётся этим делом в случае моего отказа?

— Я, — ответил Сэки Осаму. — Лично я.

— В таком случае я продолжу следствие по этому делу. И приложу все усилия, чтобы раскрыть его в кратчайшие сроки.

Он долго молчал.

— Благодарю вас, Рэйден-сан, — сказал господин Сэки. — Возьмите зонтик, вам далеко идти.

— А как же вы?

— У меня есть второй, в управе. Я вернусь за ним.

Он шагнул от ворот к зданию управы. И тут я отважился на дерзость:

— Прошу прощения, Сэки-сан! Если позволите, я бы хотел спросить о каонай . Зачем нам, дознавателям, нужны безликие слуги? Уверен, это знание помогло бы мне при расследовании.

Зонтик в руке потяжелел. Ещё не слыша ответа, я уже понимал, каким он будет.

— Нет, Рэйден-сан. В деле об убийствах безликих это знание вам не понадобится. Вы молоды, а это знание сильно отягощает жизнь дознавателя. Ещё больше оно отягощает отношения дознавателя со слугой. Вы узнаете правду, но позже. И поверьте, что я поступаю так из самых добрых побуждений.

И он добавил, прежде чем уйти:

— Существует большая вероятность того, что это знание вам не понадобится вообще никогда. Многие дознаватели так живут, Рэйден-сан. Имейте в виду: пока бога не тронешь, он не проклянёт.

Я смотрел ему вслед. Хмурился, кусал губы. Взмахивал зонтиком. Наверное, сейчас я был очень похож на господина Сэки в начале нашего разговора.

Красные столбы ворот. Золочёный герб.

Карп и дракон.

Стражники не спешили выходить из тени.

Пьеса «Битва при Сэкигахаре» с успехом исполняется многими труппами Кабуки. Но только труппа под руководством уважаемого Тинкэна Гокути отважилась исполнить эту пьесу так, как написал её я, недостойный инок — от начала до конца, включая финал. Остальные исполнители финал опускали, закрывая занавес на ликующей сцене битвы.

Я понимаю их. Когда возбуждение зрителей достигает предела, публику мало интересуют сомнения и двусмысленности. Поэтому я дважды и трижды благодарен уважаемому Тинкэну за его отвагу и преданность.

Позвольте развлечь вас финалом, опуская всю прочую пьесу. Недобрые чувства — позор для монаха, но пусть это будет моя маленькая месть всем тем, кто развлекал вас пьесой без финала.

Дух Кэннё:

Я — дух инока Кэннё,

чей жалкий прах развеян над морем.

Рад был я спать в неведении,

рад забыться в покое,

оставить колесо рождений.

Что же тревожит меня?

Что возвращает в суетный мир?!

Дух меча:

Я — дух твоего меча,

твоего верного меча,

выкованного умельцем Мурамасой

в стиле хира-дзукури ,

длиной в один сяку, один сун и ещё два бу [7] Плоский клинок без ребра жёсткости, длиной в 34 см. .

Я бы вспорол твой живот,

Сочтя это за великую честь,

да будда Амида помешал.

Я покоюсь на алтаре Вакаикуса

рядом с твоей поминальной табличкой,

ложной табличкой с детским именем.

Я призвал тебя в мир живых,

чтобы ты знал,

чтобы ты видел,

чтобы ты содрогнулся от величия битвы.

Дух Кэннё:

О, мой меч!

Мой верный спутник,

тёмная сторона моей души!

Что за битва грядёт,

если духи следят за ней?

Дух меча:

При Сэкигахаре,

жалкой деревне в горной долине,

сошлись войска Токугавы Иэясу,

чья доблесть пугает небеса,

и молодого сёгуна Оды Нобукацу,

наследника грозного Оды Нобунаги,

чей дух мне не удалось разбудить,

так крепко он спит,

умаявшись от битв и сражений,

от смерти и воскресения, и снова смерти.

Дух Кэннё( хлопает в ладоши ):

Я вижу!

О, я вижу!

Вот знамёна красные и чёрные,

стяги с гербами полководцев,

вот холмы и речные берега.

Дождь хлещет по самураям,

пар идёт от доспехов.

Воины уподобились дождю,

хлещут друг друга плетьми,

кнутами и нагайками,

Колотят друг друга палками,

руками и ногами.

Никто не хочет убить врага,

отделить его голову от тела.

Фуккацу!

Славься, будда Амида!

Должно быть, это последняя битва в истории.

Дух меча:

Должно быть, так.

И я скорблю по былым временам,

вспоминаю вкус крови.

Твоя кровь была последней,

какую я испробовал.

Дух Кэннё:

Да, я порезался, мой славный меч,

порезался о твой клинок.

Но скажи мне, кто победит,

кто одержит верх в этой битве,

сражении при Сэкигахаре?

Дух меча:

Ха! Кто бы спрашивал?

Я — дух твоего меча,

твоего верного меча,

выкованного умельцем Мурамасой.

Все мечи Мурамасы таили злость,

таили лютый гнев,

несли проклятье роду Токугавы!

Моим братом порезался князь Иэясу,

мятежный князь, восставший на сёгуна,

один раз порезался и второй.

Моим братом был убит дед Иэясу,

моим братом отсекли голову сыну Иэясу,

мой брат тяжко ранил отца Иэясу,

жаль, что не убил.

В ответ князь Токугава объявил охоту,

облаву на «тысячу братьев»,

детей кузнеца Мурамасы.

Собирал нас по всей провинции,

ломал, щербил, терзал ржавчиной,

обломки швырял в воду,

зарывал в землю,

топтал ногами.

Проклятье роду Токугавы!

Искал он меня, да не знал,

где я прячусь.

Я разбудил тебя, последний мой господин,

воззвал к твоему духу,

чтобы вместе с тобой насладиться,

вкусить позор Токугавы Иэясу.

Гляди!

Увидим его поражение,

сокрушённые его колени,

сломанные его локти,

преклонённую его голову.

На сцену вбегает воин Миямото Мусаси.

Миямото Мусаси:

Я — самурай из деревни Миямото,

бился я за сёгуна против мятежника,

махал деревянными мечами,

ломал руки и ноги врагов.

Победа!

Великая победа!

Делает круг по сцене, удаляется.

Дух Кэннё:

Каждый проклят по-своему,

у каждого свои страдания.

Я порезался тобой, мой верный меч,

пролил кровь перед буддой Амидой.

Не было мне покоя при жизни,

нет и после смерти.

Зачем ты разбудил меня, о меч?

Зачем призвал?

Что за радость смотреть на битву,

что за радость знать победителя,

знать побеждённого?

И впрямь демон живёт в тебе,

о меч, буйный мой меч!

Дух меча:

Спи, господин!

Спи, святой бодисаттва!

Не призову я тебя больше.

Засну и я,

буду спать долго, вечно,

пока не умрёт демон, обитатель клинка,

пока не кончится память.

— Никуда ночью не выходи, понял?

— Да, господин. А по нужде?

— Я имею в виду, не выходи со двора. И вообще, если выходишь в город, всегда надевай служебную маску. Утром, днём, вечером: всё равно.