Генри Олди - Повести о карме

— …ну да, призрак! Призрак и похотливая улитка! Дальше я уже не смотрел — бежал, аж в ушах свистело! Ноги сами несли. Прибегаю домой, а жена мне: «Какие призраки, дуралей! У таких, как ты, в башке пляшут клювастые тэнгу [65] Тэнгу («крылатая собака») — дух лесов. Высокий мужчина с красным лицом и вороньим клювом вместо носа. Иногда крылат.. ! Весь разум выклевали! Беги, Кэцу, докладывай! Запомни: Рэйден, Торюмон Рэйден. Моя двоюродная сестра, что у господина Иноэ в услужении, всё мне про него рассказала! У О-Нами, которая тоже у господина Иноэ служит, тетка замужем за колченогим Кишо, так его брат у Акайо, того самого торговца рыбой, в лавке служил, вот он и поведал…»

— Это всё?

Мне совершенно не хотелось выслушивать птицелова до завтрашнего утра.

— Нет, господин! Ещё жена сказала, что за донесение об убийстве и фуккацу положена награда! Что такой будда, как вы, проследит, значит, чтобы награда…

— С происшествием в хижине — всё?!

Награда за донесение о фуккацу , имевшем черты преступления, действительно полагалась. А за ложное свидетельство — совсем даже наоборот. Плети или ссылка, в зависимости от обстоятельств. О последнем жена решила глупому муженьку не напоминать. Впрочем, о наказании Кэцу мог не беспокоиться. Видно, что не врёт.

— Всё, господин. Нижайше молю о прощении и напоминаю насчёт…

— Если преступное фуккацу имело место, награду ты получишь. Но сначала я должен во всём убедиться и провести дознание.

— Да, господин! Я понял, господин.

Кэцу был заметно разочарован. Он-то надеялся получить награду сразу по донесении! Ничего, подождёт.

— Отведёшь меня к той хижине. Я хочу увидеть место убийства собственными глазами.

Процессия у нас вышла знатная.

Впереди — по-женски, но весьма шустро — семенил птицелов. Когда он вжимал голову в плечи, словно боясь удара, то делался похож на ходячую груду палой листвы. Следом — с подобающей званию решительностью и без спешки — шествовал я. За мной ковылял безликий, опираясь на свою варварскую клюку. Исполняя мой приказ, Мигеру старательно изображал хромого. Получалось у него не очень, хотя и лучше, чем пару недель назад.

При виде каонай в блестящей маске карпа Кэцу шарахнулся прочь. Будь мы у меня дома, птицелов снёс бы спиной стену. Хорошо, что в управлении стены крепкие, из оштукатуренных досок, а не из бумаги! Забившись в угол, Кэцу отчаянно бормотал какую-то белиберду: небось, был уверен, что это чудодейственная молитва. Уговорить беднягу выбраться из угла я не смог. Пришлось гаркнуть как следует: так, чтобы он больше боялся меня, живого будду, а не каонай .

Слово чести, нашу служанку — и то было легче приучить не шарахаться от Мигеру.

Из города нас выпустили без проволо̀чек. Подорожную грамоту я оформил у секретаря, да и герб Карпа-и-Дракона на моей груди действовал лучше некуда. Стражники в бумаги лишь мельком глянули, а досматривать вообще не стали. У Кэцу имелось постоянное разрешение на вход-выход, а Мигеру для караульных превратился в призрака: тут и слепому ясно, кто он и при ком он.

Сотня шагов, другая, и мы свернули со скользкого, раскисшего от недавних дождей глинистого тракта. В холмы вела неприметная тропка, без Кэцу я бы прошел мимо. Жухлая трава напоминала шерсть на бугристой шкуре спящего зверя, по спине которого пробирались мы — три неугомонные блохи. Впечатление усиливали бурые листья, испещрившие шкуру пятнами. Чёрные ветви деревьев на фоне низких туч, метущихся по небу — ни дать ни взять, уродливые рога, растущие из зверя в самых неожиданных местах.

Не люблю осень, особенно позднюю. Но прав настоятель Иссэн: есть в таких картинах мрачное очарование. Всё становится чужим, незнакомым, странным.

Стихи я сочинять не умею. Само сложилось, в такт шагам. Надо будет Иссэну прочесть — пусть оценит. Кстати, за время пути я оценил несомненное преимущество от присутствия каонай . Болтун-птицелов как воды в рот набрал. Он даже оглядывался редко, опасаясь наткнуться взглядом на безликого.

Вот, обернулся.

— Прошу прощения, господин! Ваш слуга…

Дурной у меня глаз. Все испортил.

— Что с ним?

— Он перестал хромать! Моя жена говорит: ходьба по холмам очень полезна. В особенности если каждый день…

Похоже, Мигеру надоело изображать хромого. Здесь, в безлюдной местности, он отбросил всякое притворство. Разыгрывать представление перед единственным зрителем — недотёпой Кэцу — каонай счёл излишним.

— Твоя жена — истинный подарок судьбы. Ее высказывания полны сокровенной мудрости. Если она еще и умеет варить суп…

— Умеет, господин!

— Вот-вот. Сам видишь, моему слуге полегчало. Пару дней, и бегать начнёт — не угонишься.

Мудрость жены я и впрямь оценил по достоинству. Понятно, зачем она это муженьку вдалбливает: чтобы не бездельничал, пропитание для семьи добывал.

Отмахав с десяток тё [66] Тё — японская мера длины, 109 м. , мы вошли в лес. Тропа исчезла под сплошным ковром листьев. Он простирался во все стороны, сколько хватало глаз. Облачная пелена над головами прохудилась, разодранная ветками. В разрывах мелькало солнце. Я прикинул, что время уже за полдень.

— Пришли, господин. Вот она, хижина. Тут, значит, всё и случилось.

В просвете меж деревьями виднелась… Ничего себе хижина! Вполне приличный дом, не меньше нашего. Из досок, кстати, не из бамбука. Ну да, из чего ещё лесорубам дома строить? Сколочено грубо, но прочно. Крыша — из вязанок соломы, посеревших от времени и дождей. Веранды нет. Людей не видно. Дыма тоже нет. Даже не пахнет дымом. Я приложил палец к губам, постоял, вслушиваясь.

Тишина. Лишь ветер тоскует в облетающих кронах. В отдалении каркнула ворона.

— За мной.

Дверь открылась нехотя, со старушечьим ворчанием. Ладони сами легли на рукояти плетей. Краем глаза я заметил, как Мигеру перехватил свою клюку — так берут меч наизготовку. Это он правильно. Вряд ли, конечно, нас ждёт засада…

Птицелов остановился поодаль, шагах в десяти. Подходить ближе Кэцу не собирался. Он и там-то себя чувствовал неуютно. Я сделал вид, что приказ следовать за мной к птицелову не относится. Испугается, сбежит, лови его потом. Махнул рукой слуге: ладно, к тебе тоже не относится, стой где стоишь.

Всё, захожу.

Я снял обувь и шагнул вперёд.

В первый момент показалось, что весь дом состоит из единственной большой комнаты. Пустой: никого и ничего. Ну, почти ничего. Когда глаза привыкли к царившему внутри сумраку, я различил аккуратную стопку ветхих циновок в углу, грубо сколоченный некрашеный стол высотой мне по колено. На полке — горшки и глиняные миски.