Владимир Сорокин - Доктор Гарин

Своей четырёхпалой рукой пациент вытащил зубную щётку из огромного рта, смачно сплюнул на пол и произнёс глубоким, утробным фальцетом:

— Heavens to goddamn Betsy, it is a good morning! [2] Охрененно-добропроклятое утречко! (амер. англ.) — Sleeping? Feeling? Appetite? — Гарин перешёл на свой простейший английский.

Пациент сунул щётку в рот и продолжил чистку зубов.

— Complaints? Wishes?

Пациент громко и протяжно выпустил газы, оторвал туалетной бумаги, подтёрся, ткнул пальцем без ногтя кнопку спуска воды, плюхнулся на кафельный пол, прошёлся по нему на мясистых белых ягодицах к стоящему напротив раковины стулу, ловко подпрыгнул на ягодицах и уселся на стул. Не обращая внимания на Гарина и свиту, он вытащил щётку изо рта, глотнул воды из стакана, отвратительно громко прополоскал огромный рот и пустил в зеркало мутно-белую струю. Подождав, когда его отражение проступит сквозь муть, он улыбнулся себе и произнёс: — Hi, Donald!

Вытянул из коробки бумажную салфетку, вытер ею то, что можно было назвать лицом, скомкал, бросил на пол, схватил флакон с дезодорантом и принялся обильно прыскать на то, что можно было назвать телом. Пациент по имени Дональд представлял собой большую белую задницу, окраплённую местами россыпью мелких рыжих веснушек. В верхней части задницы был огромный губастый рот, подобие плоского носа с ноздрями и широко посаженные, вполне красивые глаза раз в пять больше человеческих. Из круглых боков задницы вытягивались две тонкие, гибкие четырёхпалые руки. Спереди внизу на месте полового органа у пациента было пусто и гладко.

Остальные семь элитных пациентов санатория физиологически были устроены точно так же. Их задницы отличались только формой и оттенками кожи, глаза — длиной и цветом ресниц, цветом роговицы. У Дональда ресницы были светлые, а глаза — голубые.

Закончив опрыскивать себя, он повернулся к Гарину:

— See you later, doc! Karasho?

— Хорошо! — удовлетворённо кивнул Гарин и вместе со свитой вышел из палаты.

— Стабилен! — произнёс он на ходу, и Маша сделала зелёную пометку в прозрачном планшете.

— Бурбона нет в номере, — доложил один из санитаров.

— Good! — стукнул себя по коленке Гарин.

Санитар постучал в палату № 2 и тут же открыл её. В санатории у палат не было замков. Гарин вошёл в номер:

— Buongiorno, Silvio!

Пациент с загорелой, холёной кожей лежал в постели, укрывшись одеялом, курил и смотрел голограмму с обнажёнными, купающимися под водопадом девушками. Завидя главврача, он потушил голограмму, сунул сигарету в пепельницу, скинул одеяло, спрыгнул на пол, стремительно подбежал на ягодицах к Гарину и прыгнул ему на грудь:

— Buongiorno, signor dottore!

Гарин привычно подхватил его, уже зная повадки Сильвио. Тот чмокнул Гарина в бороду, засиял радостной улыбкой и, не дожидаясь вопроса Гарина, ответил:

— Fine, fine, I'm always fine!

По-английски он говорил так же, как и главврач.

— Sleeping? Feeling? Appetite?

— Eccelente!

— Complaints? Wishes? — Гарин чувствовал его тёплые, шершавые, местами обвислые ягодицы.

— No complaints! Only wishes! But you know everything about my wishes, signor dottore! — Сильвио захохотал Гарину в бороду.

— Ох знаю, знаю! — засмеялся Гарин и деликатно поставил пациента на пол, склоняясь над ним, как Саваоф. — Желания у пациента — прекрасно! Значит, всё идёт хорошо. Только прошу, дорогой мой, не забывайте про ваш рефлюкс. Белое вино вечером — нет! Сладкое вечером — нет! Жирное — нет!

— Рефлюкс! Я бы так хотел забыть про него! Помню, чёрт его побери! Поэтому вечером — только бокал красного, не больше, не больше, signor dottore! К местному сладкому я и вовсе равнодушен. Какое сладкое сравнится с cannoli моей покойной мамы?! Кто в мире теперь способен сделать такие cannoli? Никто! Со смертью моей мамы мир изменился в худшую сторону, вы это знаете лучше меня, дорогой мой!

— Но мы должны идти вперёд, Сильвио.

— С наглой рожей и оптимизмом! — захохотал тот и прыгнул на кровать. — Что ещё остаётся? Пропустим сегодня по стаканчику на ланче?

— По полстаканчика.

— D'accordo!

— Вы правда хорошо спали?

— Превосходно!

— Мы рады за вас.

— Док, вы, ваши помощники, сёстры — все замечательные! — Сильвио послал свите Гарина воздушный поцелуй. — Мне нравится здесь всё больше!

— Мы очень рады, — улыбнулась ему Пак.

— Наш санаторий уникален, — оттопырил губу Штерн.

— Bravo!

— Хорошего вам дня! — Гарин повернулся к выходу, но Сильвио схватил его за полу халата.

— Signor dottore, please, blackjack!

И повернулся задом.

Гарин направил свой blackjack на левую ягодицу Сильвио. Бело-голубоватые электрические молнии с треском впились в ягодицу.

— О, Dio!! — возопил Сильвио.

Гарин направил blackjack на правую ягодицу и пустил в неё разряд.

— Porca Madonna!! — завопил Сильвио на всю палату.

— Будьте здоровы! — произнёс главврач по-русски, перестав.

Сильвио повалился на кровать, перевернулся и, протянув руки, показал два больших пальца, сжав оставшиеся три в кулачок. Отдышавшись, он сел:

— Это… великое. Великое! Лучше всех лекарств мира! Signor Garin, вы гений! Ничто так не прочищает с утра мозги, как ваш blackjack!

— Благодарю вас! — поклонился Гарин и вышел из палаты.

— Стабилен! — бросил он Маше.

Пациент палаты № 3 лежал в постели, накрывшись одеялом до глаз. Но не спал. На вошедших врачей он никак не отреагировал. Не ответил он и на утреннее приветствие Гарина. Главврач присел к нему на кровать, отодвинул одеяло, положил руку на место лба больного.

— Температуры нет, я здоров, — проговорил пациент, глядя мимо Гарина.

— What happened, dear Justin?

Гарин взял его тонкую руку, щупая пульс.

— Уверен, что и пульс нормальный.

— Слегка замедлен. Что вас тревожит?

— Сны. Сны…

— Опять?

— Да.

— Я приму вас после завтрака. Обсудим. Примем решение.

— Я могу и сейчас рассказать. — Джастин закинул гибкие руки на подушку. — Секретов нет. Это связано с местным грязелечением.

— Алтайская иловая грязь — великая сила. — Гарин снял пенсне, заглядывая в красивые карие глаза пациента.

— Вот-вот. Я именно так и говорил им.

— Кому?

— Парламентариям. Я выступил с новой инициативой обязательного поголовного грязелечения всего населения страны. Признаться, это была одна из самых убедительных моих речей. Я говорил… как я говорил! Давно так не говорил… С таким воодушевлением, хорошо, сильно, обстоятельно, не занудно. Какие аргументы я привёл! Я говорил о здоровье нации, о новых перспективах, которые откроются для всех граждан после грязелечения. О стариках, которые обретут новую жизнь, о молодёжи, которая будет самой здоровой в мире. О женщинах, которые будут рожать только здоровых детей. О последующем подъёме промышленности, об экономическом рывке, о расцвете страны, о фантастических новых перспективах, о всеобщем благоденствии, о счастье. Парламент слушал меня, затаив дыхание. Я всегда прекрасно чувствую аудиторию, перед которой выступаю. Они слушали меня, замерев. Это было… замечательно. Я закончил речь, провозгласив: нас всех ждёт счастье! Но вместо бурных аплодисментов… вместо аплодисментов… вместо этого… — голос Джастина задрожал, — вместо… ожидаемого…