Владимир Сорокин - Доктор Гарин

— Вы очень добры… — улыбалась Ангела, глядя в потолок над кроватью.

Дверь шестой палаты отворилась сама. Пациент с живыми, быстрыми глазами стоял на пороге и приветливо улыбался.

— Bonjour, Mesdames et Messieurs! — быстро произнёс он приятным голосом, едва Гарин открыл рот.

— Bonjour, Emmanuel! — торжественно произнёс Гарин и поднял вверх blackjack, словно маршальский жезл.

— Мне так приятно видеть всех вас каждое утро, — заговорил пациент на прекрасном английском, жестом приглашая всех войти. — Поверьте, после ночных кошмаров, утренних депрессивных размышлений, болезненных воспоминаний и прочей гадости я вижу вас — умных, бодрых, добрых, знающих своё благородное дело, — и всё тут же рассеивается, словно дым!

— Нам тоже чрезвычайно приятно видеть вас бодрым и здоровым, — произнесла Пак, сдержанно улыбнувшись.

— Вы выглядите чудесно, — не без осторожности заметил Штерн.

— Завидуйте, завидуйте! — рокотал Гарин. — Сразу видно, кто этой ночью хорошо спал!

— О, спал прекрасно! — Эммануэль сделал пригласительный жест. — Присаживайтесь. Здесь замечательно спится.

— Благодарю вас, — остался стоять Гарин. — Но вы слышали музыку ночью?

— Музыку? Ночью? Нет. Музыка у меня только днём!

Пациент подошёл к электропианино, приспособленное под его рост, присел на стул, напоминающий велосипедное сидение, и сходу заиграл ноктюрн Шопена.

— Замечательно! — Гарин похлопал blackjack'ом по своей широкой левой ладони.

— Я не представляю свою жизнь без двух вещей, — прервался Эммануэль. — Без музыки и любви.

— А политика? — поднял брови Гарин.

— Она с нами по определению. Как солнце или луна.

— Никуда не денется?

— Именно!

— Хорошо! Пожелания? Опасения? Беспокойства?

— Всё замечательно, всего в достатке, ничего не беспокоит.

— Вакуумный массаж, бальзамное обтирание?

— Продолжаю принимать с успехом.

— Медикаменты?

— Всё те же, вы знаете, мсье доктор.

— Не забывайте про грязь. В ней великая терапевтическая сила.

— О, грязь, — произнёс он по-русски, полузакрыл глаза и вскинул вверх гибкие руки. — Кем бы мы были без неё! Оh là là! Она чудесна, чудесна! Я вернулся к жизни благодаря ей. Теперь я навеки влюблён в вашу алтайскую грязь. Мы с ней как муж и жена. Обвенчались на Алтае! У нас грязный медовый месяц. Мы отдаёмся друг другу. Проблема вот в чём: когда вернусь в Париж, что мне делать без неё? Не представляю! Что мне делать, а? Выписывать её отсюда контейнерами?

— В Европе есть свои грязелечебницы, — заметила Пак.

— Что вы сказали? — вдруг замер он.

— Я говорю, в Европе есть замечательные грязелечебницы, — осторожно продолжала Пак, переглянувшись с Гариным. — Карловы Вары, Пиештяны, Хевиз, Абано Терме.

Пациент напряжённо смотрел на Пак и вдруг прохрипел нутряным, зловещим голосом:

— Connasse de merde! [10] Сука сраная! (франц.)

Оттолкнувшись от сиденья, он прыгнул на ногу Пак, оплел eё, как щупальцами, руками и схватил зубами. Но Гарин был начеку: и трёх секунд не прошло, как blackjack выпустил не терапевтическую синюю, а жёлто-зелёную молнию в зад пациента. Тот с криком отвалился на ковёр, завертелся на месте и захрипел.

— Санитары! — громко, но спокойно позвал Гарин.

Двое оставшихся снаружи вбежали в палату, схватили пациента, прижали к полу. Он хрипел, изрыгая французские ругательства, глаза его закатились, на губах выступила пена. Одна из медсестёр выхватила из кармана пенал, вынула шприц, склонилась над ним.

— Не вынесла душа поэта… — произнёс Гарин и вздохнул. — И всегда почему-то утром.

— Раптус плюс Кандинский — Клерамбо. — Пак поправила сбившиеся очки.

— Не укусил?

— Нет, спасибо. Каждый раз поражаюсь вашей реакции.

— Ещё получается, — усмехнулся Гарин. — И ведь неизменно на женщин кидается. И на ноги. Нет чтоб на мои! Я бы и отгонять его не стал! Титан вернул бы его к реальности.

Все заулыбались. Сестра тем временем делала укол.

— Доктор, вы же знаете его анамнез. — Пак смотрела на рычащий рот пациента. — «Преступно-недоступные коленки высокомерной учительницы геометрии».

— Да-да, — вздохнул Гарин. — Геометрия — великая наука!

— Слишком прилежный ученик…

— Женские коленки способны свести с ума не только мужчин… — задумчиво произнесла Маша.

– «Я готов выпить влагу из вашей коленной чашки», — процитировал Штерн.

— Пойдёмте дальше, господа! — скомандовал Гарин. — Перенесите пациента на кровать. Марина, присмотрите за ним.

— Хорошо, доктор, — кивнула медсестра.

Пациент палаты № 7 сидел на тренажёре и качал ягодицы.

— Доброе утро, Владимир! — поприветствовал его Гарин.

— Это не я, — пробормотал тот, качаясь.

— Как почивать изволили?

— Это не я.

— Жалобы?

— Это не я.

— Неудобства?

— Это не я.

— Пожелания?

— Это не я.

Привыкший к его обычным ответам Гарин прошёлся по гостиной палаты. Всё было чисто прибрано, всё стояло на своих местах. Гарин глянул на видеомузыкальный центр.

— Вы слушали сегодня ночью музыку?

— Это не я, — качался пациент.

Пак взяла пульт, нажала несколько кнопок. Возникла голограмма: одетый по моде пятидесятых Джонни Уранофф запел свой знаменитый хит «Без тебя мне не жить!».

— Вы слушали это ночью в 03: 16.

— Это не я.

Пак нашла ещё несколько песен Джонни: «Не целуй меня», «Старый друг», «Выпьем водки, кореша!».

— И это вы тоже слушали ночью.

— Это не я.

— Дорогой Владимир. — Гарин качнулся на титановых ногах. — Наши пациенты, некоторые из которых являются и вашими друзьями, жалуются на громкую музыку ночью.

— Это не я.

— Мы просим вас слушать музыку днём и желательно не после ланча, когда все отдыхают.

— Это не я. — Владимир спрыгнул с тренажёра, обтёрся полотенцем и подставил Гарину ягодицы.

Платон Ильич пустил в них по синей молнии.

Пациент принял их беззвучно.

— А я ещё раз настоятельно попросил бы вас не кидаться камнями в моего кота, — вытянул губу Штерн.

— Это не я, — шмыгнул носом Владимир и с полотенцем в руке потрусил на ягодицах в ванную.

— Стабилен! — бросил Гарин Маше, направляясь к выходу.

— Ждём вас на завтрак! — крикнула Пак.

— Это не я! — долетело из ванной, и зашипел душ.

— Он продолжает швыряться камнями в Эхнатона? — спросил Гарин Штерна, выйдя в коридор.

— Продолжает, — кивнул тот. — Слава богу, пока без последствий.

— Мда… — Гарин стукнул себя по бедру, направляясь к восьмой палате.

— Детские травмы, — поправила очки Пак.

— Скорее подростковые, — уточнил Штерн.

— Не согласна.

— И я не согласен.

— Джонни Уранофф, — задумчиво произнёс Гарин. — Мой дед обожал его. Прорывался на концерты, собирал пластинки…

— Моя бабушка — тоже, — усмехнулся Штерн. — «Не целуй меня ночью белою, а целуй меня ночкой тёмною»!