Кристина Далчер - Мастер-класс

У меня похолодело в груди, перед глазами все затянуло красной пеленой.

Это была слепящая пелена ярости, пелена, вызванная таким гневом, какого я никогда раньше не испытывала, а потому не знала, как им управлять. Этот гнев был того же ярко-красного цвета, как открытая рана. Фредди — моя дочь! Моя дочь! Моя! И я ни за что на свете не допущу даже мысли о том, чтобы кто-то посмел применить к ней физическую силу — мало того, нанести ей увечье, изуродовать ее безупречное детское тело! Какая бы причина, с точки зрения других людей, для подобного действия ни возникла.

«Она такая розовая!» — восхищенно сказала Энн, когда медсестра впервые принесла мне новорожденную Фредди. В больнице всегда так делают — уносят твоего ребенка и начинают что-то там с ним делать. Очищать, обмывать, измерять рост и вес, а может, вводить ему сыворотку гениальности. Во всяком случае, я даже за эти несколько минут успела соскучиться и успокоилась, лишь когда медсестра снова приложила малышку к моей груди.

Энн провела пальцем по крошечной ручке.

— Вся такая розовая! И такая маленькая! Идеальная. Нет, это же просто удивительно!

— Ничего, вскоре она подрастет, и у нее тоже будут шрамы, как у тебя, как и у всех ребят. Полчаса на первом в ее жизни велосипеде — и прощай идеальная розовая кожа, — засмеялась я, все еще слегка пьяная после наркоза. — С каждым малышом так. Никого нельзя защитить полностью и навсегда.

Но Энн за последние сутки явно успела вжиться в роль старшей сестры.

— Я буду ее защищать, мама. Я сумею защитить ее полностью и навсегда.

Я улыбнулась. Как это было бы прекрасно!

И вот сейчас я сама оказалась не в состоянии защитить свою девочку.

Я не могла потом вспомнить, как выбежала из столовой, взлетела по лестнице и миновала пятьдесят ярдов до ближайшего туалета. Рисунок на белой кафельной плитке описывал у меня перед глазами круги, и я без сил упала на колени. Сколько я ни старалась, я не смогла снова представить себе того «розового и идеального» малыша — перед глазами у меня были только отвратительные отметины, которые чья-то злобная рука оставила на запястье моей дочери.

Моей дочери. Моей.

Единственное, о чем я была способна думать, ведя утренние занятия по двум из «трех R» [43] Reading, 'riting, 'rithmetic (чтение, письмо, арифметика), считающиеся основой образования. , — это что я скажу Малколму, когда позвоню ему сегодня. А позвоню я ему непременно, даже если ради этого мне придется отсосать у Алекса Картмилла, потому что иначе, боюсь, он мне свой телефон не даст.

Я видела синяки на руке моей дочери. Я видела эту ужасную припухлость у нее на запястье. Малколм, пожалуй, вполне способен заслужить звание Самого Дерьмового Отца Года, но он все еще отец Фредди. И ему придется хоть как-то отреагировать на этот случай рукоприкладства.

На какое-то время от этих мыслей меня отвлекли детишки, по очереди анализировавшие тот рассказ, который мы с ними только что прочитали. Это даже слегка напоминало нормальный интересный урок — то, что я действительно люблю в работе учителя. Или, точнее, что я любила бы в работе учителя, если бы проводила больше времени с детьми и действительно занималась преподаванием вместо того, чтобы готовиться к ежемесячным тестам. Моя группа в то утро состояла из дюжины шестиклассников, которые были всего на пару лет старше Фредди. Оказалось, что у них возникло множество вопросов.

— Такое ощущение, словно собака оказалась умней того парня, — сказал один мальчик. — Ну, то есть этот пес отлично понимал, что надо перебираться в другое место и искать что-нибудь получше. Да и вообще — какому идиоту могло прийти в голову отправиться в полном одиночестве пешком, когда мороз пятьдесят градусов? Разговор о герое Джека Лондона и дикой собаке напомнил мне о том жуке, чешуйнице, за которым мы с Мелиссой вчера вечером наблюдали в общей гостиной. Люди делают выбор; животные действуют инстинктивно. Интересно, думала я, кто из них в итоге окажется удачливей и выживет?

Одновременно я пыталась понять, что эти дети здесь делают. Они казались мне слишком сообразительными и мыслящими достаточно глубоко, чтобы перекрыть им все пути дальнейшего развития. Отнять все возможности нормальной жизни. Мне вдруг снова вспомнилась та девушка из «Старбакса».

— А вы как думаете? — донесся до меня вопрос того мальчика.

Я думаю, милый, что тебе здесь точно не место . Но вслух я сказала:

— Ну, по-моему, тут все несколько сложнее. Ведь человек может быть слишком увлечен той целью, которую перед собой поставил, и даже не замечать, что творится вокруг. — Хотя мне хотелось сказать: Ты прав. Только полная идиотка может бросить одну дочь, чтобы отправиться искать другую .

В дверь класса никто не постучался, никто ничем не предварил своего появления, лишь слегка скрипнули петли, и я даже вздрогнула, услышав голос миссис Андервуд, приказывавшей моим ученикам немедленно разойтись, а мне — следовать за ней.

Тоже немедленно.

Я надела пальто.

И пошла за ней, стараясь держаться как можно дальше позади. И пока мы пересекали всю территорию школы, направляясь в административное здание, миссис Андервуд все время что-то бормотала насчет никуда не годного персонала, с которым каши не сваришь, потому что вечно что-то не сделано или сделано не так. Когда мы добрались до директорского кабинета, у дверей в коридоре уже ждали двое мужчин. Андервуд кивнула им в знак приветствия и слегка нахмурилась.

— Уважаемые доктора, через минуту я буду полностью в вашем распоряжении, — сказала она и, пропустив меня в дверь, тут же поместила свои невероятные телеса в кресло за письменным столом. Затем она и мне предложила сесть. А когда я села, она вздохнула и спросила:

— Вы все-таки хотите неприятностей? Я же вам объяснила, что ни для кого не могу делать исключений.

Возможно. Даже весьма возможно. Определенно. Но вслух я не сказала ни слова. После предупреждения Мелиссы насчет того, что Андервуд лучше не злить — или, по крайней мере, постараться ей не возражать, — я только улыбнулась и покачала головой.

Школьные руководители — кем, собственно, Марта Андервуд и являлась, даже если она сама себя считает не просто директором, а, скажем, королевой улья или Той-Кому-Все-Должны-Подчиняться, — это классическая категория твердозадых, тупоголовых и не-берущих-пленных чиновников. Я их успела немало повидать. Ни один ребенок не хочет быть «приглашенным» в кабинет директора, вызывающий ужас у всех в школе; да и родители по большей части стонут, когда их просят «зайти к директору и побеседовать» об их отпрыске. Возраст тут совершенно ни при чем; школьный директор, principal — это никогда и никому не приятель и не товарищ, хотя окончание этого слова, pal, как раз и означает «товарищ»; это всегда именно princeps, то есть «глава».