Кристина Далчер - Мастер-класс

— У тебя что-то случилось, Елена? — участливо спросил он.

С чего же мне следовало начать?

Я могла бы начать с того, что нахожусь в одной из полусотни государственных школ, и здесь практически на всех окнах, в том числе и у меня, решетки, а отнюдь не вышитые занавески; или с того, что с утра понедельника мне не удалось и пяти слов сказать моей дочери; или с того, что Малколм только что передал мне документы на развод, а Энн больше не желает иметь со мной ничего общего. Но мне почему-то казалось, что Алексу Картмиллу большая часть всего этого уже известна.

— Ты сказал, что приехал сюда в качестве врача, и я хотела тебя попросить: не мог бы ты проверить Фредди? — И я, вспомнив кое-что из давнишнего курса по патологии крови, тут же придумала: — Понимаешь, у нее откуда-то появляются синяки, как бы у нее не оказалось серьезных проблем с кровью.

Алекс положил на стол свой «Монблан», усадил меня в одно из мягких кресел и предложил:

— Не хочешь ли чего-нибудь выпить? У меня есть вода, чай и бурбон. Выбирай.

— Вода. Вода — это просто отлично. — Хотя, если честно, бурбон звучал куда лучше.

На нем были шелковые слаксы и белая рубашка из хлопка, а двигался он — со своего дивана в кухню и обратно — так, как делают это те, кто привык, чтобы ими любовались.

— Я знаю насчет вас с Малколмом. Мне очень жаль, — сказал он, наполняя два стакана водой, и предложил: — Лимон? Или лайм? Лаймы у меня тоже есть, если ты их предпочитаешь.

Но я-то ведь тоже была не лыком шита. Кроме того, я прекрасно умела читать даже перевернутый вверх ногами текст. Разумеется, я сразу глянула на ту папку с бумагами, которую Алекс, предварительно развернув вверх ногами, оставил на кофейном столике. На папке была наклейка: Институт геники . А чуть ниже: Александр Картмилл, доктор медицины .

— Ну… пожалуй, лучше лайм. Если тебе не трудно.

— Ничуть. Одну секунду.

— Вот и прекрасно.

Но мне было далеко не прекрасно. Жар тяжелыми волнами поднимался у меня внутри, ударяя в лицо, и эти волны, казалось, были способны полностью меня затопить, увлечь за собой мое тело, точно тряпичную куклу, унести в неведомом направлении, так чтобы я, полностью утратив ориентацию и судорожно хватая ртом воздух, осознала бы наконец, что никакого воздуха вокруг нет и вдохнуть-то мне нечего. Я пыталась вести с Алексом легкую беседу — например, насчет тенниса, черт бы его побрал, — но всем своим существом мучительно стремилась добраться до этих документов в папке и прочесть их. К сожалению, времени у меня хватило только на то, чтобы прочесть всего несколько слов, прежде чем Алекс подал мне стакан ледяной воды с лаймом, уселся напротив и привычным жестом задрал ногу на кофейный столик, положив ее поверх папки с документами.

В течение следующих десяти минут я маленькими глоточками пила воду и делала вид, что внимательно слушаю, как Алекс перечисляет симптомы заболеваний крови. Постепенно комната начала как бы сдвигаться вокруг меня, все стены разом приблизились, а одеколон Алекса показался мне вдруг чересчур крепким, почти тошнотворным. Он сидел сейчас совсем близко, чуть наклонившись и дыша мне прямо в лицо. Левой рукой он крепко сжал мое колено, и я чувствовала давление каждого его пальца, каждое нежное поглаживание. Только сейчас я заметила у него на рукаве золотую повязку, которой раньше, по-моему, не видела. А еще я подумала, что слово «вкрадчивый» лучше всего, наверное, характеризует его голос.

— Нам, пожалуй, стоит поговорить насчет Фредди подробнее, — сказал он. — Ты не могла бы сегодня снова зайти ко мне? Скажем, часа в четыре? Тогда мы сможем спокойно все обсудить и немного выпить.

И я почувствовала, что невольно улыбаюсь, киваю и говорю «да» — я была согласна на любую роль, даже на роль шлюхи, ради спасения моей дочери, только бы этот «сумасшедший ученый» сумел ей помочь.

— Вот и прекрасно. Значит, в четыре у нас свидание, — сказал он, — а сейчас извини, но я страшно занят. У меня очень срочная работа. Буквально через пару часов ее нужно сдать — это крайний срок. — Некоторое время он молчал, старательно избегая моего взгляда, потом пояснил: — Мы хотим осуществить здесь поголовную вакцинацию против гриппа, пока сезон еще не начался. — Наконец-то Алекс отпустил мою коленку, взял меня за руку, легко поднял с дивана и одновременно встал сам. — Я знаю, Елена, что отношения у вас с Малколмом сейчас далеко не блестящие. Но мне кажется, что это, возможно, еще удастся как-то уладить.

Комната внезапно наполнилась музыкой Вагнера, в знакомых звуках труб и другой «меди» я узнала мелодию, хорошо известную по фильму «Апокалипсис сегодня». Оказалось, что это всего лишь телефон Алекса.

Ну разумеется! Именно Вагнера он и должен был туда поставить.

— Извини, мне нужно ответить, — быстро сказал он мне, но я успела заметить, какое изображение возникло на экране телефона, прежде чем он ласково, но неумолимо подтолкнул меня к двери.

Украдкой оглянувшись, я покосилась на кофейный столик. Но папка с бумагами уже исчезла.

Когда я вышла от Алекса, был уже почти полдень. Я чувствовала в крови мощный выброс адреналина, однако сама пребывала в крайне депрессивном настроении. Я чуть ли не трусцой бросилась по коридору в сторону своего жилища, а в ушах у меня странным эхом звучали три фразы из выступления Мадлен Синклер, которое мы вчера вечером слышали по телевизору.

Лучшая Америка.

Лучшая семья.

Лучший человек.

Я думала о том, что пресловутый Институт геники — это на самом деле Институт евгеники , и мне так много нужно было поскорее рассказать Мелиссе или Руби Джо, что я даже бросилась бежать, очень надеясь, что они обе уже дома.

Наверное, я должна была испытывать шок, некое потрясение, но ничего такого я не испытывала. Отвращение, пожалуй. И возмущение. И еще кое-какие чувства, но только не шок. Наоборот, мне было ясно, что люди поступали так всегда, объединяясь в свои маленькие общества. Мы всегда придумывали и создавали различные категории, всегда сравнивали себя и других, всегда придумывали, как собирать в команду себе подобных, а всех прочих от себя отделять; собственно, весьма похожим образом в старшей школе с помощью определенных ритуалов и испытаний создаются спортивные команды. Я выбираю ее, а не его , говорим мы. Выбираю.

Кто-то всегда остается последним; кто-то всегда оказывается на самом дне бочки; кого-то наверняка выберут в самую последнюю очередь.

Можно подумать, мы, становясь взрослыми, перестаем играть в игру «я выбираю тебя». Как бы не так!

Руби Джо внимательно слушала мой отчет — правда, в несколько сокращенном виде — о внезапном визите Малколма, о разговоре Шалтай-Болтаев и о той папке с документами, которую я видела у Алекса. Мелисса, свернувшись клубком на диване, что-то весьма бодро строчила в своем блокноте, прерываясь только для того, чтобы пробормотать что-то насчет государства Джима Кроу [44] Политика сегрегации и дискриминации, направленная против негров. Название связано с песней, которую исполнял Томас Райс, 1808–1860, негритянский менестрель и шоумен. , где в двадцать первом веке сегрегация осуществляется не по цвету кожи, а в соответствии с показателями Q-тестов.