Кристина Далчер - Мастер-класс

И вдруг та же самая женщина, что вчера вечером в гостиной вылила на меня целый ушат помоев, окликнула Джуди и посоветовала ей:

— Ты скажи, скажи ей все, детка! — А потом, повернувшись ко мне, она с самой невинной улыбкой прошипела сквозь зубы: — Даже не вздумай кому-нибудь донести, сука. Мы все поклянемся, что ничего не слышали. А теперь лопай и наслаждайся! Приятного аппетита!

За ланчем, пока я с тревогой думала, как быть с Фредди, и размышляла о том, все ли вокруг считают меня сукой, Руби Джо высказывала свою точку зрения на деятельность компании «Достойная семья». Возмущенно пожимая плечами, она говорила:

— Да они нас, жителей гор, терпеть не могут! Как ни смешно, но раньше, еще до моего рождения, компания «ДС» — а у нас именно так ее все называли — имела в нашем штате весьма сильные позиции. Правда, тогда они еще никаких Q-тестов никому не делали. Тогда их, похоже, куда больше заботило, как бы власть в нашем городе не захватили итальянцы. Или геи. Или еще кто-нибудь, у кого кровь нечистая. В общем, представители ненавистного им «белого мусора». — Она так нервно размахивала вилкой, что из тарелки вываливались куски еды. — И, между прочим, ее позиции и сейчас достаточно прочны. Хотя большинству попросту насрать, умный ты или дурак, достойная у тебя семья или нет.

— Большинству? — переспросила я.

— Ну да, большинству представителей «ДС». Да разве ты сама не знаешь?

— Нет. Не знаю. — В самом начале шваль из «Достойной семьи» как раз очень даже интересовалась умниками и умницами. Теми, разумеется, интеллект которых вписывался в рамки показателей IQ. Хотя стоило мне вспомнить мои сегодняшние уроки, и я начинала сомневаться, а действительно ли их так уж интересуют показатели умственного развития детей.

Некоторое время Руби Джо недоверчиво на меня смотрела, потом все же решила, что меня следует просветить, и принялась объяснять:

— Ну, смотри, Эл. По-моему, большинство людей хотят быть умнее, чем их соседи, хотят, чтобы у них рождались исключительно маленькие Эйнштейны, а у их дочерей в качестве бойфренда тоже был кто-нибудь не хуже Эйнштейна и у каждого их сына жена тоже была натуральной Эйнштейнихой. То есть чтобы все в их семье было самого высшего качества. В общем, это даже неплохо. Я маленьких Эйнштейнов имею в виду, — засмеялась Руби Джо. — Да только это далеко не все. А ты думаешь, Эл, почему я из нашего дерьмового городишки уехала? Может, считаешь, что я большой город покорить мечтала? Да ничего подобного! Я эти большие города просто ненавижу. Была б моя воля, я б никогда в жизни из родного дома не уехала; ездила бы себе на велосипеде, ходила яблоки собирать, да, в общем, отлично прожила бы.

— Но ты почему-то все же решила уехать? — сказала я.

— Так ведь в тех краях таких, как я, не больно-то привечают. Честно сказать, попросту недолюбливают.

Уже не впервые Руби Джо поправляла себя, и мне все хотелось сказать ей, чтобы она на этот счет особо не беспокоилась, но я так ничего и не сказала. Я все думала, как это Руби Джо Прюитт, такая живая, такая умница, могла в своем родном городе настолько кому-то не нравиться, что ей пришлось уехать? Мало того: бежать.

Она наклонилась ко мне совсем близко, как школьница, готовая рассказать подружке о своей тайной любви к капитану футбольной команды, и тихо сказала:

— Понимаешь, дело в том, что парни мне не очень-то нравятся.

— Ну и что? Значит, тебе нравятся девушки? Так в этом ничего нового нет, — пожала плечами я.

Руби Джо горестно усмехнулась — пожалуй, эта усмешка была больше похожа на трещину, — и покачала головой.

— Может, в Вашингтоне это и так, только ты плохо представляешь себе наших деревенских тупиц. — Она слегка качнула рыжекудрой головкой в сторону Джуди Грин и Сабрины Фокс. — Видишь вон тех? Обе такие высокие, вечно рядышком садятся и шепчутся?

— Конечно. Я их и раньше часто видела. Та, у которой темные волосы, на нашей улице живет. — Раньше жила на нашей улице. Теперь-то Джуди Грин живет в государственной школе № 46.

— А ты приглядись к ним. Видишь, как они друг на друга смотрят? Как стараются коснуться друг друга, когда им кажется, что этого никто не замечает? — Она не стала ждать моего ответа. — Да эти цыплятки по уши влюблены друг в друга, Елена. У них большая любовь. Любовь с большой буквы «Л».

И снова у меня в ушах раздался голос Сары Грин, выкрикивавшей мне в лицо посреди улицы: Как она могла потерять сразу столько очков? Скажи мне, Елена, как ?

Единственный имеющийся у меня ответ: Джуди Грин не провалилась. Она не проваливалась ни разу ни на одном гребаном тесте. А если это так, то, вполне возможно, и Фредди тоже не провалилась…

После ланча я постаралась снова пройти рядом с Фредди. На этот раз в ее глазах было меньше страха, но больше мольбы.

— Я хочу домой, мамочка, — прошептала она. — Ты можешь забрать меня отсюда и увезти домой?

И после этих слов часть моей души безмолвно скорчилась от боли и умерла.

ТОГДА:

Я испытывала страшную боль, которую, как я знала по опыту, вскоре забуду, но в данный момент она казалась мне всеобъемлющей. Этакий левиафан страданий, она стискивала, скручивала меня, рвалась наружу из каждой частички моего тела. Малколм, облаченный в хирургическую «пижаму» и перчатки, все уговаривал меня еще потужиться. И еще. И еще. Он твердил это, как мне казалось, уже несколько часов подряд, а акушерка все клала мне в рот мелкие кусочки льда, вытирала у меня со лба пот и ласково приговаривала:

— Уже почти все, милая. Еще чуть-чуть потужься — и дело сделано.

Она говорила так и в прошлый раз. И много раз до этого. А Фредди внутри меня все вертелась и крутилась, мучительно пытаясь принять нужное положение.

Это был сущий ад.

А потом адские пытки остались позади, все кончилось и тут же было забыто. Я вернулась в настоящее, где чем-то знакомым было лишь тепленькое тельце Фредди у моей груди. Интересно, думала я, как это восемь фунтов человеческого тела сумели вырасти у меня в животе? Как там вообще нашлось столько места для развития такого количества биологического материала и как мое тело сумело открыть одно из своих отверстий достаточно широко, чтобы выпустить нового человечка в наш мир?

И в то же время Фредди казалась мне крошечной, миниатюрной. Я обследовала каждый ее длинный пальчик, все еще младенчески пухлый, пытаясь понять, как нечто, столь маленькое, беспомощное и абсолютно зависимое от меня, оказалось способно пройти такие тяжкие испытания и выжить.

Казалось, некто невидимый протянул мне руку и тащит меня, тащит, и все то время, что я лежала в родовой палате, этот некто твердил мне: Ты — это она, Эл . И я действительно была ею. Я была носительницей этой крохотной жизни и ее защитницей; только от меня полностью зависела эта малышка весом в восемь фунтов; я держала в своих руках тонкие, как у марионетки, нити, обладавшие великой силой, способные как оживить мою дочь и позволить ей жить дальше, так и убить ее. Для нее я была всем, я была всемогущей, всезнающей. Если бы она заплакала, я бы с легкостью ее успокоила. Если бы она заболела, я бодрствовала бы всю ночь, по четверть ложечки вливая в ее ротик лекарство от кашля, и вылечила бы ее. Если бы она оцарапала коленку, я бы поцеловала ее в ушибленное место, и коленка сразу перестала бы болеть. Точно так же все было и с Энн; и Энн я и дальше была готова помогать во всем; я бы лечила ее от болей в животе и утешала после ссоры с очередным мальчиком; я бы никому не позволила причинить ей, моей девочке, боль или вред.