Элис Бродвей - Вспышка

Сцена с каждым шагом приближается, и я слышу, как в толпе шёпотом произносят моё имя. Леора Флинт. Ступеньки, ведущие на помост, кажутся мне склоном неприступной горы. Лонгсайт легко взбирается на сцену, но, когда я ставлю ногу на первую ступеньку, рука Минноу тяжело опускается на моё плечо.

– Подожди, – бормочет он мне на ухо. – Пусть он разогреет толпу. Их надо подготовить. – От его прикосновения меня бросает в дрожь.

Собравшиеся умолкают, и Лонгсайт протягивает к ним руки. Его улыбка, по обыкновению, полна тепла, но вскоре она уступает место серьёзному взгляду.

– Жители Сейнтстоуна! Друзья мои. – Ему нет нужды кричать, голос мэра гулко разносится по площади. – Я созвал вас, чтобы поделиться срочными новостями, и услышать эти новости вам будет нелегко.

Мэр умолкает, и тут же стихает осторожный шёпот и покашливания в толпе. Люди больше не улыбаются, они с тревогой смотрят на Лонгсайта. Страх никогда не отступает слишком далеко, он всегда рядом.

– Как вам известно, мы давно заключили с пустыми мир, позволили им жить по собственным правилам, верить в свои легенды. Но с одним условием: мы требовали, чтобы они не вмешивались в нашу жизнь. Так было при моих предшественниках… – мэр умолкает, но лишь на мгновение, – даже когда пустые не выполняли свою часть договора. Они жестоки и воинственны по своей сути и вскоре принялись вторгаться в наши пределы. Сначала понемногу. Там украли корову, здесь отравили пса… Устраивали засады и крали еду, когда её везли к нам в город.

А у меня перед глазами проносятся воспоминания: голодные и нищие пустые в Фетерстоуне, слишком слабые, даже чтобы стоять.

– Мои предшественники делали вид, что ничего не замечают. Мы жили сами и давали жить другим. – На губах Лонгсайта мелькает грустная улыбка – уж он-то лучше всех знает, как надо поступать. – И при таком попустительстве, друзья мои, пустые стали ещё наглее. Опаснее. Стали пропадать наши дети. Где они? Без сомнения, пополнили ряды пустых! – В толпе раздаются горестные всхлипы. – До меня дошли слухи: пустые планируют настоящую войну, нападение, от которого мы не оправимся. Нам стало известно, что они собрали силы и оружие невероятной мощи. И тогда я принял решение послать в Фетерстоун верного человека. – Лонгсайт бросает взгляд в мою сторону. – Её вера была поколеблена, но по размышлении она решила искупить свои грехи не только нанесением новых меток, но и участвуя в важнейших делах. Она согласилась подвергнуть опасности свою жизнь, чтобы принести нам ценнейшие сведения о пустых и об их намерениях.

Лонгсайт умолкает и следующие слова произносит чуть тише, заставляя толпу придвинуться ближе, впитывая каждое слово, ловя каждый взгляд.

– Друзья мои, пустые планируют поистине страшное. Чтобы выстоять, защитить нашу свободу и наши ценности, нам понадобится собрать все силы, быть отважными и смелыми! Но пусть она всё расскажет сама. – Он поворачивается ко мне и окидывает полным сострадания взглядом. – Друзья мои, встречайте с любовью в ваших сердцах – Леора Флинт.

И мэр протягивает ко мне руку.

А потом одновременно происходят два события: во-первых, я вижу маму. Она стоит на другой стороне площади, и я вижу её совершенно ясно, как если бы она была рядом. Сегодня на ней не красная, а лиловая шаль и волосы распущены по плечам.

Толпа напирает всё сильнее, как будто на площади вдруг стало гораздо больше народу. Кажется, места не хватает, как в тот день, когда здесь прилюдно наносили знак Коннору Дрю. Но я не смотрю по сторонам. Я вижу только маму. Она совсем рядом, пробивается ко мне. Мама не видит меня, а я не могу крикнуть, позвать её – мой голос всё равно потонет в гуле толпы, она ничего не услышит. И я смотрю, впитываю каждую чёрточку дорогого лица. Мама идёт ко мне. Она любит меня… она меня всё ещё любит.

И тут же случается кое-что ещё. Толпа, будто единое существо, замирает, делая глубокий вдох, и я вижу происходящее с двадцати разных точек. Человек в чёрном, даже лицо закутано чёрной тканью, взлетает на сцену и мгновенно оказывается рядом с Лонгсайтом, взмахивает рукой, в которой что-то блестит, но я не могу понять, что происходит, не вижу ни малейшего смысла в этой картинке. Человек в чёрном выкрикивает несколько слов:

– Наше время пришло! Мы восстанем! Мы, пустые, больше вас не боимся!

Какой хриплый голос… Мне кажется, я когда-то его уже слышала, но не могу вспомнить когда и где. А потом раздаётся другой крик:

– Мэр Лонгсайт!

И тогда я вижу… клинок пропарывает жилет на груди Лонгсайта и погружается глубоко в тело мэра. Кровь бьёт фонтаном. Я и не знала, что из человека может вылиться столько крови. Лонгсайт падает на колени. В его глазах удивление сменяется невыразимым ужасом – и выражение его глаз пугает даже больше, чем река крови. Минноу с воплем бросается к поверженному мэру, закрывая его собственным телом. Рядом со мной кричат. Я оглядываюсь, но человек в чёрном исчезает как тень.

Толпа рассеивается, подобно вспугнутой стае птиц, люди бегут во все стороны, словно зная, где их ждёт спасение. Человек в чёрном пропадает, затерявшись в обезумевшей толпе. Поймали его или он спасся? Всё движется, все бегут. Кто-то спешит за убийцей, кто-то направляется к сцене. Лонгсайт лежит, залитый кровью, и она продолжает течь рекой, как будто в теле мэра её скопилось слишком много. Минноу склонился над упавшим, его руки испачканы кровью, лицо застыло маской ярости.

Я отступаю на шаг, не отрывая взгляда от сцены. «Надо бежать, прямо сейчас», – проносится в застывшем мозгу. Но стоит ли? И куда? Где мама? Повсюду люди, ужасающий рёв и вопли толпы. Я встаю на цыпочки, верчу головой, но мамы нигде нет. Куда она пропала? Кто-то задевает меня за плечо и втягивает в поток бегущих людей. Из этого сильного течения мне не выбраться, а предательских скал я разглядеть не успеваю. Я тону, как утлая лодчонка. Меня пинают, чужие ноги придавливают меня к земле, ступая по спине, лодыжкам, голове – я как песчинка в песочных часах, которую неумолимо сжимают со всех сторон равнодушные собратья. На губах солёный вкус крови, нечем дышать… Вот и всё.

А потом меня выдёргивают со дна чьи-то сильные руки; тело нестерпимо ломит, и я успеваю подумать, что смерть ничуть не легче жизни, и слышу голос:

– Очнись, открой глаза!

Я оглядываю площадь, огромное пустое пространство, и вижу маму: из ссадины на голове у неё течёт кровь. И она видит меня. Её глаза потрясённо раскрываются, она протягивает ко мне руку и что-то бессвязно кричит. А меня уводят. Прочь от мамы и долой с её глаз. Мы снова порознь, далеко друг от друга, и, сколько я ни молю, упираюсь, бессильно повисаю на его руках, Оскар тащит меня за собой. Оскар… мне так хочется коснуться его лица, от его взгляда всегда становится спокойно и немного грустно… И я иду за ним, и бегу, бегу, бегу, даже когда грудь разрывает от боли. Когда мы добегаем до леса, я даже думать не в состоянии.